Патрик Несс - Больше, чем это

— Что?

— Если этот человек сейчас придет к тебе на кухню и снова задаст свой вопрос. Скажет: или ты, или твой брат, выбирай. Что ты ответишь?

Сет в замешательстве трясет головой:

— К чему ты?..

— Тебя спрашивают сейчас, — настаивает Томаш. — Вот прямо сию секунду, кого взять, тебя или брата. Что ты ответишь?

Сет сдвигает брови:

— Это не одно и…

— Что ты ответишь?

— Чтобы взял меня, конечно!

Томаш удовлетворенно отступает:

— Именно. Потому что теперь ты взрослый. Это взрослый поступок. А тогда ты был маленький.

— Ты тоже был маленький, в том контейнере с мамой. Но ты пытался ее защитить. Я это чувствовал.

— Я был старше. Старше восьми. Я уже был не ребенок.

— Но и не взрослый. Ты и сейчас не взрослый.

Томаш пожимает плечами:

— Ну, есть же что-то посередине.

— Ты не понимаешь, — повышает голос Сет. — Я его убил. И я только сейчас это выяснил, неужели не ясно? Я-то всегда думал, его нашли живым. Покалеченным, нуждающимся в лечении, что тоже не сахар, но… А теперь… Теперь…

Он поворачивается к могиле. В груди теснит, горло сжимается, дышать нечем, словно все тело сдавливают в тисках.

— Прекрати, — сперва тихо, потом громче повторяет Реджина. — Прекрати, Сет, хватит.

Он качает головой, уши словно ватой забили.

— Ты просто жалеешь себя! — Звенящий от ярости голос прорывается сквозь вату в ушах.

Сет оглядывается на Реджину:

— Что?

— Не винишь же ты себя на самом деле.

Сет смотрит покрасневшими глазами:

— Тогда кого винить?

Брови Реджины взлетают на лоб.

— Убийцу, например, ты, чучело! Или мать, которая оставила дома двух маленьких детей, заведомо неспособных справиться с такой ситуацией.

— Она не знала…

— Какая разница, знала или нет? Ее дело — защищать вас. Ее дело — устроить так, чтобы вы не вляпались ни во что подобное. Это ее обязанность!

— Реджина! — Томаш вздрагивает от зашкаливающей громкости.

— Да, я понимаю, почему ты винишь себя, и представляю, как родители могли в тебе это ощущение вины поддерживать, но ты никогда не думал, что, может быть, дело вообще не в тебе? Может, это твоя мама прокололась? Такое случается даже с хорошими людьми. И не ты своей ошибкой вызвал подобное с собой обращение, а они сами. Может, они попросту забыли о твоем существовании, потому что слишком увязли в собственных проблемах.

— И что, это хорошо, по-твоему?

— Нет, конечно! Не волнуйся, я не собираюсь выбивать у тебя из-под ног почву для самобичевания!

— Реджина, — предупреждает Томаш, — он же только сейчас выяснил, что его брат…

— Но может, — не унимается Реджина, — ты не был для них пупом земли, Сет? Может, они на себе циклились не меньше твоего?

— Эй… — начинает Сет.

— МЫ ВСЕ ТАКИЕ! Все! Такие уж мы есть. Мы думаем о себе.

— Не всегда, — тихо возражает Томаш.

— Достаточно часто! И может, вся эта драма в духе «я сделал неправильный выбор, и родители на всю оставшуюся жизнь от меня отвернулись»… может, тебе просто удобнее так думать, потому что легче?

— Легче? Что здесь легкого?

— Потому что тогда тебе не надо стараться самому! Ты виноват, и все, путь отрезан. Оступился, и лежи отдыхай. Можно не рисковать снова становиться счастливым.

Сет вздрагивает, словно от пощечины:

— Я рискнул стать счастливым. Рискнул!

— Недостаточно, раз все-таки свел счеты с жизнью. Бедняжка Сет, убитые горем родители его не любили. Ты говорил, нам всем хочется чего-то большего! Так вот, что-то еще всегда есть. Всегда есть что-то, чего не знаешь. Может, родители тебя и вправду недостаточно любили, и это паршиво, да, но вовсе не обязательно потому, что ты такой плохой. А просто потому, что на них свалилась страшенная беда, и они элементарно с ней не справились.

Сет качает головой:

— Чего ты добиваешься?

Реджина взвывает в отчаянии:

— Сет, пойми, если ты ни в чем не виноват, если ты всего лишь случайно вляпался в какое-то дерьмо, так от этого никто не застрахован. Томми застрелили в затылок! Меня…

Она прикусывает язык.

— Что? — напирает Сет. — Что тебя?

Реджина смотрит ему в глаза, в ее собственных бушует пламя.

Сет выдерживает.

— Меня столкнул с лестницы отчим.

Томаш изумленно ахает.

— Он пил все больше, — говорит Реджина, не отводя взгляд. — И понемногу распускался. Там пинок, там тычок. Потом начались колотушки. Мама пыталась как-то сглаживать, вроде как ничего страшного, а я отбивалась от этого урода. Каждый раз, когда он поднимал руку. Но однажды его переклинило, и он перешел черту. Наверное, и сам не хотел, ушлепок несчастный, так случилось. Он полез меня бить, я сопротивлялась, он столкнул меня с лестницы, я ударилась головой и умерла. — Реджина резким движением утирает злые слезы. — И мама, которую я любила больше всех на свете, не помешала. Это была ее обязанность, а она его не остановила.