Мира Джейкоб - Самоучитель танцев для лунатиков

– Ник Фитс? – переспросил Акил.

– А что такого? – сердито уставилась на него Димпл.

– Ну и как он тебе? – спросила Санджи.

– Не знаю. В смысле, какая разница? Вроде нормальный. Минди с ним дружит.

Амина сглотнула обиду, ей будто нож в спину вонзили.

– Классно! – воскликнула Санджи. – Наша Димпл впервые идет на школьный бал! Твоя мама говорит, ты пойдешь в сари?

– Что?!

– Натуральный шелк и все такое? – подмигнула остальным Санджи. – И цветы жасмина в волосах!

– Господи, подумать страшно! – с неподдельным ужасом на лице проговорила Димпл.

– Это было бы социальное самоубийство, – подтвердил Акил. – Все бы поняли, что ты индианка, а там и опомниться не успеешь, как тебя попросят напечь самос для всей школы!

– Как бы то ни было, – продолжала Санджи, сцепив пальцы рук, – все будет просто замечательно, что бы ты ни надела! Я всегда так жалею, что в моей юности не было места американским традициям: школьным балам, встречам одноклассников, всем этим вечеринкам! Скажи маме, чтобы она тебя пофотографировала и нам показала!

Амина легко могла себе представить, что это будут за фото: Димпл в каком-нибудь атласном платье с долговязым Ником Фитсом, Димпл с командой волейболисток, показывающих свои девчоночьи бицепсы, Димпл с таким глубоким декольте, что лица не видно. Амина посмотрела на фотоаппарат, медленно покрутила регулятор диафрагмы.

– А ты, Ами? Тебе кто-нибудь нравится? – спросила Санджи, но Амина молча взглянула на нее, от обиды потеряв дар речи, и поднесла к лицу камеру.

Грудь тети Санджи лежала на подоконнике, едва заметные складки на шее были припудрены тальком. Амина навела резкость на обесцвеченный пушок над верхней губой тети и на сережку с рубинами и сапфирами, свисавшую с толстой мочки. Тетя оглянулась через плечо на дверь и вздохнула:

– Мне, наверное, пора, пока они чего не заподозрили…

– Нет! – хором воскликнули все трое.

– Надо идти, дорогие, – с довольным видом ответила Санджи. – Чако и Радж друг другу глаза повыкалывают из-за этой теории «просачивания благ сверху вниз», там же только у Томаса есть чувство юмора! Ну, где ваш жуткий одеколон? – Она повертела головой в поисках флакона.

Амина достала из-под стула «Стетсон».

– Фи! Да это хуже дуста! – понюхала бутылку Санджи и поморщилась. – А другого нет?

– У меня на комоде стоит «Жан Натэ», – предложила Амина.

– Вот умничка!

Они смотрели вслед тете – та протопала к выходу и замерла у порога, как они ее научили, а потом быстро вышла в коридор и заперла за собой дверь.

– Как думаете, если бы у нее были дети, она все равно была бы такая клевая? – спросила Димпл.

– Нет, – ответил Акил, – так не бывает.

Амина откинулась на спинку стула и достала стоявший сзади чехол от фотоаппарата и блокнот. Открыла новую страницу и отметила cветочувствительность фотопленки, экспозицию и время суток. Немного задержалась на колонке под названием «Качество освещения». Посмотрела на небо и написала: «Мутное».

– Так, а что у вас там с папой? – полюбопытствовала Димпл.

– Да ничего, – почесав щеку, буркнул Акил.

– Ты же только что сказал тете Санджи, что его дома не бывает.

– Ну да.

– И почему?

– Потому что не бывает, – отрезал Акил. – А что тут такого?

– А почему ты тогда так на него злишься?

– А кто сказал, что я на него злюсь?

– Да всем понятно, что злишься, – закатила глаза Димпл.

– Его же дома не бывает, так что мне и злиться-то не на кого.

– Ясно, но он же не дурака валяет, не любовницу завел, да? Просто много работает.

– Все в порядке, – ответила за брата Амина. – Акил преувеличивает. Папа проводит дома много времени. В основном ночью.

– Чушь! – перебил ее Акил. – Он обозлился на маму и ушел от нас!

– Что? – удивилась Димпл.

– Ерунда, – быстро произнесла Амина, сердито поглядывая на Акила. – Ничего такого он не делал!

Димпл сурово посмотрела сначала на него, потом на нее, откинулась на спинку стула и заключила:

– Как же я рада, что у меня нет родных братьев и сестер!

Когда все ушли, Акил и Амина вернулись на крышу и принялись разочарованно смотреть в пустое небо. Уже стемнело, оно стало какого-то невообразимо серого цвета, почти прозрачного и ровного, если не считать слабого, тающего шва, простроченного давно исчезнувшим самолетом. Амина подумала о запахе трубочного табака, стоявшем в ванной на первом этаже даже тогда, когда отца не было несколько дней подряд, о его тарелке, которую она каждое утро видела в сушилке рядом с раковиной, тонкой и сухой, словно без остатка высосанная кость.