Георгий Эсаул - Маугли

Без кожи я в бреду побежал по горам - бежал, даже террористы не догнали, испортил им праздник, надорвал полные сердца.

Шум, гам за моей спиной, даже атаман бежит на каблуках по камням, но перезрели, как сливы, не догнали.

Зато я Анджея догнал, и с размаху камень на шею ему опустил - мигом позвонки раскрошил, друга своего полевого обездвижил - так хозяйка пытает живых карасей, а они без внутренностей плавают.

Анджей понял, что я его, если и не переиграл, но сравнился с ним по жизни и смерти, проклинает меня, именем своей невесты тоже проклинает, и от имени полковника проклинает, потому что одного проклятия мало.

Заявляет, что я всегда выглядел плюгавенько, разгуливал по военному аэродрому с сальными волосами, небритый, от меня дурно воняла, и надобно, чтобы меня военные прокуроры в сундук заперли, а не отправляли на задания в стан врагов.

Я слушаю Анджея внимательно, и в душе моей радость поднимается костром, не нужно идти в часть, нет никаких забот о деньгах и о девушках, не боюсь теперь инфляции и роста курса доллара по отношению к рублю.

Анджею отомстил, дышу, пока живу, а там - кто знает, может быть, комета через час всех радующихся и пьющих шампанское накроет.

Чирей в анус людям, которые по дому в халате ходят.

О халате мысль пришла неожиданная, но я знал, что на пороге жизни и смерти ничего случайного не бывает, и, если подумал о халате, значит - важно, но почему важно - нет времени на обдумывание, так приговоренный к расстрелу выбирает между завтраком и ужином.

Анджей проклинает меня, укоряет, журит, а я смотрю на грудь его с орденами и медалями - все ордена и медали он купил у барыг, надеялся, что когда в родной Краков приедет, то девки его за медали полюбят, как за усы енота.

Девки не за медали любят, а за деньги; просчитался Анджей.

Вдруг, вижу у него орден особый - орден матери-героини, как с куста на грудь поляку упал.

Поляк либо не знал, что за орден, либо надеялся, что его польские Эвки не разберутся, оттого, что танцуют и судачат с утра до вечера.

Я собрал последние силы, и орден сорвал с гимнастерки Анджея, словно плод незрелый кокосовый с пальмы на папуаской ферме украл.

Анджей заверещал, требовал, чтобы я вернул украденное - надеялся, что выживет, как ящерица с двумя головами.

Но я орден крепко в руке зажал - не отдам, и - точка, колпак шутовской на голову тому, кто у меня орден из мертвой руки извлечет.

Анджей понял, что проигрывает по всем пунктам, как в нотариальной конторе Барнаула, поэтому мстил мне, жестко мстил.

"В вашей русской песне поется, что солдаты не в землю ложатся на поле боя, а улетают в стае журавлей, - говорит мне, а рот в злой ухмылке кривит, потому что презирает русских. - Я не русский, я - поляк, вождь, поэтому не в журавлиную стаю пойду, где мне место приготовили в соответствии с моими боевыми заслугами, а к воронам в стаю улечу после смерти.

Вороны умные, умнее журавлей, и ворон в Германии и Франции много, а каждый поляк мечтает о германском и французском гражданстве - так девушка мечтает выйти замуж за всесильного дракона.

Смотри, слушай после смерти, я вороном тебе глаза на том свете выклюю!"

Анджей засмеялся, и до того важен его смех и высокомерен, что я не выдержал - добил боевого товарища камнем в висок, совершил акт милосердия - так рыцарь добивает свою даму сердца, которая потеряла ключ от пояса девственности.

Тотчас, когда Анджей дух испустил, надо мной пролетела жирная ворона, откормленная на потрохах военнопленных.

Я тоже умер, но чуть позднее, и оказался здесь, на пеньке на тропинке, а вокруг туман, как углекислый газ около ТЭЦ.

Шестнадцать раз в сутки на меня налетает стая ворон, а я стреляю в них, в надежде, что в Анджея попаду.

Не знаю, как он выглядит после смерти и под перьями вороны, но знаю, что он прячется за спины рядовых ворон, даже ложки серебряные у них ворует из гнезд.

Чую, сердцем солдата чую, что подстрелил я Анджея сейчас, как только ты появилась во всем блеске и великолепии ночной феи.

Ворон-Анджей в агонии корчится на кладбище, а я с тобой беседую, но не просто рассказал об Анжеем - а со смыслом, без рассеянного склероза и женских платьев - я не из танцоров.

Судьба приговорила меня к этому пню, к алкоголю в загробной жизни и к стрельбе по воронам с Анджеем, но только до того момента, как я исполню предначертанное - так художник рисует лучшую картину в своей жизни, а потом идет в сантехники.

Как только я прикреплю орден матери-героини к твоей груди, девица, так сразу оковы рухнут, и я перенесусь в Мир иной, без ворон, без шутовских каблуков и без красных туфель с загнутыми концами.