Олег Беломестных - Рассказы

Старик просыпался с первыми лучами солнца и тяжело смотрел в окно на еще один зарождающийся день. Летнее солнце быстро набирало силу, его лучи яркими полосами высвечивали мохнатый ковер на полу, семейные фотографии на стене, отражались в зеркале шкафа и упирались в большую картину с караваном верблюдов в пустыне, висевшую у него над головой. Старик пережил жену и сына и уже очень долго был одинок. Он сожалел о том, что был здоров — слишком здоров для восьмидесятилетнего старика. Виною тому была сильная наследственность, спортивная молодость и строгая регламентация жизни. Теперь его угнетала собственная безболезненность, он жалел, что никакой тяжелый недуг не пресек его жизнь раньше смерти близких.

Ровно в 6:30 он встал с кровати, издававшей при подъеме тонкий визг, и пошел в ванную комнату по слегка поскрипывающему полу. В овальном зеркале он видел скуластое лицо с правильными линиями крупного носа и полных губ, седыми бровями и темными внимательными глазами. По привычке он долго и тщательно чистил желтые, но еще крепкие зубы, сплевывал пену зубной пасты и отмечал, что она была без крови. Привычно проводил рукой по ежику коротко стриженных волос, которые его молодили, делали спортивным. Когда-то он с гордостью говорил жене, что вполне мог быть актером: тип лица его и крепкая фигура были под стать голливудским героям телеэкрана.

Но профессия ему была суждена иная: он был хирургом, не так давно еще очень известным и популярным в своем городе. И очень гордился этим. Его руки, и сейчас хранившие музыкальное изящество, прооперировали тысячи людей, от которых он выслушал много признательностей, много знаков отличия получил от руководителей.

Но, как и у всех хирургов, у него бывали и неудачи. Великим потрясением для него стала болезнь и смерть сына, которого он сам вызвался оперировать, но не смог правильно диагностировать, допустив роковую ошибку. Разум не мог вместить понимания, почему его единственный сын стал жертвой внезапной профессиональной слепоты. С того несчастного дня прошло уже тридцать лет; следом за сыном ушла из жизни супруга, не вынесшая трагедии. Они оба оставили его наедине с муками сомнений. И он не понимал, зачем так долго длятся его дни. Он всматривался в зеркало и видел, жаждал видеть вместо своего изможденного долголетием лица красивое молодое лицо сына, так похожего на него чертами лица и глазами — карими, с характерным прищуром и пристальным взглядом.

Сын, после того как развелся с бесплодной и неверной женой, жил в его квартире. Многие вещи напоминали о нем: диван, на котором сын спал, письменный стол, на котором писал диссертацию на тему эсхатологических представлений в средневековой литературе, большой книжный шкаф, объединивший их совместную философскую и медицинскую литературу. В маленькой кухоньке до сих пор стоял его любимый табурет, обшитый коричневой кожей, и даже его любимая кружка с летящими птицами, которую ему нравилось в задумчивости крутить, разглядывая синие распростертые крылья.

Старик вжился в квартиру как улитка в раковину, но с годами эта раковина стала ему тяжела и противна. Просыпаясь, он не знал, чем ему занять очередной день. Интерес к книгам он потерял давно, так как даже самые лихие сюжеты не завлекали и не отвечали его насущному состоянию. Телевизор не включал принципиально — считал его средством для обмана глупцов. Какое-то время он полюбил слушать классическую музыку, фуги и кантаты Баха, польские мазурки, русские оперы, но и они со временем перестали утешать его болезненное одиночество. Заводил себе маленькую собачку — бельгийского гриффона, очень привязался к нему, но пес, прожив с ним три года, бесследно исчез во время прогулки.

Каждый день он завел правило прохаживаться по нескольким маршрутам, длина которых зависела от погоды и времени года. Обязательным пунктом его посещений был большой рынок, где он дотошно исследовал цены, торговался и покупал провизию. Жильцы ближайших домов могли ежедневно наблюдать высокую прямую фигуру, неспешно курсировавшую по тротуарам.

Он чувствовал, что надоел не только себе, но и соседям. Все это неизбежно наводило его на мысль прервать свое бессмысленное однообразное существование. Как медик, он знал десятки способов остановки жизнедеятельности организма, в том числе вполне безболезненные. В загробную жизнь он не верил, уважал человеческое тело и смотрел на него без всякого мистицизма. Прощупывая во время операций человеческие органы изнутри, он чувствовал их тепло и биение, но знал, что стоит только этому теплу исчезнуть, как исчезнет и сам человек. Наверное, по этой причине смерти он не боялся и представлял ее фатальным провалом в абсолютное небытие. Что же тогда его держало здесь? Холодная логика говорила — ничего.