Олег Беломестных - Рассказы

За всеми перемещениями Симеона внимательно наблюдал охранник магазина, а также и многие любопытствующие посетители. Стоило только Симеону пересечь кассовую границу, как охранник с радостью набросился на него, резко дернул за пиджак, так что тот развернулся на полный круг, коляска при этом вырвалась из его руки и опрокинулась, аккордеон глухо ударился о полированный пол. Зеваки с наслаждением наблюдали эту картину, даже кассирша перестала считать товары. Кто-то стал возмущаться, зачем пропускают в приличный магазин голодных бродяг, кто-то видел в этом забаву и развлекался сценой.

На шум прибежал старший продавец, вдвоем с охранником они что-то кричали Симеону, требовали, дергали за полы пиджака. Он же стоял удивительно спокойно, впервые открыто смотрел на толпу ясными, как у ребенка, глазами, как будто желая сказать всем: «Здравствуйте, вот я — Симеон!» Но ему не дали времени стоять, грубо потянули в отдельную комнату для досмотра и выяснения отношений. Всех, однако, удивило, что ни коляску, ни аккордеон Симеон не поднял, даже не посмотрел на них, а ушел, оставив брошенными на полу.

Что было дальше, не знает никто. Наверное, Симеона отпустили — не обнаружили в его карманах больше ничего, а сырок неповрежденным был возвращен на место. Аккордеон отпихнули к стене, где он пролежал до вечера, затем его выбросили вместе с мусором. Симеон же больше не появился возле торгового центра ни тем летом, ни осенью, ни зимой. Его не видели больше и в доме, где он жил. В квартире поселились какие-то люди, из тех торговцев, что останавливались у него. Никто не стал подавать в розыск, поскольку никто не считал его близким.

Впрочем, некоторые старушки из того дома, где жил Симеон, бездельно посиживая по вечерам на лавочках, вспоминали про него. Обсуждали невесть откуда взятые слухи, что далеко в лесу, за городом, в пещере поселился странный человек. Будто бы местные рыболовы видели лесное жилище и отшельника в длинном пальто, сидящего на берегу реки. Будто рыбачил он и напевал при этом старую музыку. Но, когда видел людей, уходил и прятался в своей берлоге.

Город между тем жил своей жизнью, происходили какие-то события, волновавшие горожан: где-то началась очередная война, распространялись эпидемии, таинственно падали самолеты, кого-то известного убивали, кто-то умирал сам. Удостоились горожане и своих новостей — в середине лета случился крупный пожар в самом большом торговом центре. Сгорело все дотла. По этому поводу много судачили, но никто не сожалел.

Он был не единственным.

Три камня обойти узкой тропкой, два больших перелезть сверху — и ты у кромки берега. Главное — не упасть, крепко держаться за ивовые кусты. И тогда окажешься у маленькой заводи; за камнями тебя ниоткуда не видно, лишь огромная река перед тобой.

Ветер нагоняет волны, склоняет и глубоко окунает слабые ветви ивы в воду, отрываются и тонут во мраке желтые полоски листьев. Тяжелые облака плывут в небе и в воде. Между небом и водой — вороны, они режут тугой воздух над рекой, разнося криками пронзительную осеннюю тоску. Река течет вечно, неостановимо, унося куда-то за поворот, за горы летнюю радость, не оставляя светлых надежд.

Так можно долго сидеть и смотреть на завораживающее движение, пока воды не станут черными, а на небе не заблистают первые звезды. Никто тебя не ищет. И не нужен никто, ведь лучше нет на свете, чем быть вот так — наедине с рекой, небом и птицами.

Одиночество — ее вечное состояние. И это лучший подарок сегодня, в день рождения. Она помнит вчерашнее: «Тебе, Надька, завтра стукнет тринадцать лет», — сказала мать и вот уже второй день пьянствует, не вспоминая именинницу. Но ей все равно: настоящий праздник — это свободный ото всех день, в который она будет долго сидеть, свесив к воде светлые, с золотой рыжинкой волосы, и не нужен никто. Впрочем, был один человек. Близкий. Но его уж нет. Теперь вот никого нет…

Надя — идиотка. Так называет ее мать. Дурочкой ее называют соседи, а учителя школы, намучившись с нею, давно махнули рукой на ее чудачества. Аутизм — холодное слово, топором отрубающее от всего людского мира. Надя почти всегда молчит, разговаривает только по крайней необходимости и только с матерью:

— Хочу спать, выключи телевизор!..

— Купи карандаши!..

— Дай молоко!..

И питается она не по-людски — только молоком и хлебом, на другую пищу и не смотрит.

Сторонится всего — сверстников, соседей, учителей, животных, машин, телевизора. Вначале мать водила ее по врачам, те кормили таблетками, разговорами нудили ее психологи, дважды направляли для лечения в психиатрический диспансер. Но все было тщетно, внешний мир для нее был как бы за стеклом. И в те моменты, когда люди и вещи из потустороннего мира приближались к ней, она начинала нервничать: обгрызала ногти, кусала губы, которые со временем покрылись трещинами, кровоточили. Мать не единожды в пьяной злости била ее по губам: «Что ты их кусаешь, что ты хочешь, дура?!»