Пере Калдерс - Рассказы писателей Каталонии

Нечего и говорить о том, что Флоренсио, добравшись до угла улицы Барка, совсем запыхался. Остановился перевести дух. На следующем углу его взяли в оборот клиенты парикмахера Мигеле, собравшиеся у дверей его заведения.

— Эй, Флоренсио, тебе надо столько мыла, чтобы отмыться дочиста?

— Видно, в ушах много серы набралось?

— Пере Кампе тебя держит в ежовых рукавицах!

— Я бы на твоем месте послал его к чертовой бабушке!

Даже сам Микел, или Пробор, как его чаще называли, вышел на шум, не намылив как следует щетину Немезио Вериу, который уснул в кресле и блаженно похрапывал, уронив на колени спортивную газету, так вот, парикмахер высунул из дверей напомаженную голову и принял участие в забаве. Микела ты уже не застал: вскоре после того он удрал с женой ветеринара и, говорят, открыл парикмахерскую в Париже. В тот полдень Пробор еще и не подозревал, что даст тягу вместе с ветеринаршей и отправится скрести затылки французам.

— До каких же пор, цыпленочек, ты будешь давать себя ощипывать? — жидким тенорком пропел он, размахивая намыленным помазком.

Не отвечая на насмешки, матрос продолжал катить бочку в гору. Тем временем кругом потемнело — помнишь, я тебе с самого начала сказал про тучу? — и на землю упали первые капли дождя. Как раз в то время я шел в контору шахты «Сегре», она была напротив той самой парикмахерской, и хорошо помню, как все было. Зеваки, что стояли у парикмахерской, разбежались кто куда, кому охота мокнуть под дождем, и Флоренсио остался на улице один, он прошел еще только полпути, а дождь разошелся, полил как из ведра, и бедняга сразу промок до костей.

Поднявшись еще немного, до того места, где находится постоялый двор Тринкета, Флоренсио не выдержал, терпение лопнуло. Об этом я узнал все от той же Граммофонной Трубы; дождь прогнал ее с реки, и она тоже пошла наверх, держа под мышкой стиральную доску, а на голове — полную корзину белья, и как раз поравнялась с Флоренсио, когда парень начал ругаться, да еще такими словами, каких до той поры никто от него не слыхал. Потом она рассказывала — ну и память была у этой чертовой бабы, не говоря уже обо всем прочем, — что Флоренсио помянул половину святых, какие только есть в христианском календаре, а это дело не шуточное. Говорят, Тереза, эта первая богомолка и святоша, которая по-прежнему держит галантерейную лавку на Главной улице, отслужила девятины на тот случай, как бы святые не осерчали и не наслали на нас какую-нибудь беду. Граммофонная Труба слышала все эти проклятья, пока не свернула на Новую улицу, а там уж она потеряла Флоренсио из виду.

А потом, дружище, грянул гром, да какой гром! Будто мир обрушился и все полетело в тартарары. И тут же — страшный грохот, от которого у всех душа в пятки ушла. Клянусь преисподней, такого я не слыхивал! Хочешь верь, хочешь нет, но все мы, сколько нас было в конторе «Сегре», прямо обалдели. Со страху оцепенели, потом бросились на улицу. Люди выглядывали в окна, выходили на балконы — что же такое случилось? А случилось вот что: бочка, которую катил Флоренсио, прогрохотала как бешеная вниз по улочке и трахнулась об угол лавки, которую держал Александре. Железные обручи лопнули, и огромная посудина раскололась, как тыква; жидкое мыло потекло по мостовой, и вонь пошла такая, что задохнуться можно. А дождь все хлестал, и скоро над потоком этой липкой дряни выросла громадная шапка пены. Жаль, что ты не видал, на это стоило посмотреть. Дождевая вода, ручьями сбегавшая по переулку, вынесла всю эту красоту в реку, пышная белая пена облепила угольные баркасы, так что казалось, будто они принарядились в кружева.

Мы предположили — я говорю так, потому что свидетелей не было, а сам Флоренсио молчал как воды в рот набрав, — что бочка выскользнула из его рук, ему пришлось отскочить, чтоб она его не изувечила, и тогда уж она понеслась вниз по переулку. Всякому известно, что жидкое мыло — штука скользкая. А может, он просто из сил выбился, поди узнай! Семьдесят килограммов жидкого мыла, бочка круглая, а под ногами бурный поток дождевой воды, это тебе не шуточки. Как бы там ни было, эту историю долго обсуждали в тавернах и на каждом углу. А вот аптекарь, Себастьян Феррер, — его ты тоже не мог знать, он давным-давно сбежал с женой торговца птицей, который привез на рынок свой товар, — додумался до того, что сравнил Флоренсио с человеком по имени Сизиф, которого какой-то бог из древних в наказание за грехи заставил переваливать здоровенный камень, поднимать его на вершину горы, а как только он, выбившись из сил, добирался до вершины — раз! — камень ускользал из его рук и катился вниз. Как ты сам понимаешь, Флоренсио на веки вечные остался «нашим Сизифом». В общем, история получилась занятная. Но вот кого она ни капельки не позабавила, так это Пере Кампса. И не только потому, что пропал его груз, бог с ним, а из-за одного обстоятельства, о котором мы, те, кому оно было известно, ни перед кем и словечком не обмолвились. А сам Пере Кампе скорей прыгнул бы с баркаса в воду, чем спорить с нами, когда мы намекнули — по-хорошему и не с бухты-барахты, сам понимаешь, — что в жизни всякие бывают случайности и лучше уж ему шума не поднимать. В конце-то концов, разве виноват Флоренсио в том, что бочка выскользнула из его рук как раз в тот момент, когда Кампе шел к себе домой по переулку и ему пришлось юркнуть в парикмахерскую Пробора, чтоб чертова посудина не переломала ему ноги?