Урсула Ле Гуин - Индеец с тротуара [Сборник]

— Наверно, ты права, но сейчас я не могу согласиться с тобой. Я хочу думать, что это наша земля, что к нам вернулись добрые старые времена.

Она улыбнулась в ответ и сказала:

— Ладно уж, получай удовольствие.

Они съели всю рыбу, обглодали ее до самых костей. На короткое мгновение его рука коснулась руки Бетти. Но когда костер стал угасать, она сказала, что пора идти, потому что дорога дальняя.

— Мне так хочется, чтобы ты осталась здесь на всю ночь.

Она промолчала.

— Будь осторожен. Не выходи из пещеры. Завтра ночью я постараюсь вернуться.

Это было все, что она сказала.

Он вышел вместе с ней из пещеры. Потом, сидя у ручья там, где еще зеленели папоротники, он долго смотрел ей вслед, пока тень девушки не слилась с деревьями и она не исчезла.

Чарли долго лежал на песчаном полу пещеры, закутавшись в два одеяла, и не мог заснуть. Время от времени он подбрасывал хворост в костер и следил за тенями, носившимися по потолку пещеры, как стадо бегущих бизонов. Потом картина сменилась — он увидел лицо девушки, зыбкое, дрожащее в пляшущем свете огня, ласковое, доброе лицо, с любовью глядящее на него сверху.

Наконец он заснул. Несколько раз он просыпался и слышал, как воют шакалы, один раз до него донесся крик гагары, далекий, таинственный, унылый.

Утром он пошел к ручью и умылся. Потом осмотрел свое имущество: небольшой компас, веревка, спички, соль, кусок вяленой оленины, две буханки хлеба домашней выпечки, две банки помидоров, две банки фасоли и… — он не поверил собственным глазам — маленькая, размером с игральную карту, фотография Бетти, наклеенная на кусок бересты. Он долго вглядывался в ее лицо. Темные глаза смотрели прямо на него. Он нашел в пещере плоский камень, перетащил его в угол и поставил на него фотографию. Чувствуя себя здесь как дома, он аккуратно разложил вдоль стены свои припасы и вынес из пещеры одеяла, чтобы просушить на солнце. Потом разделся, размотал на ногах тряпки и лег в ручей.

«Как в снегу», — подумал он, когда увидел, как покраснела его смуглая кожа. Выйдя из ледяной воды, он обогрелся на солнце и ощутил такой прилив бодрости, что ему захотелось сломя голову ринуться вперед, словно собака, что мчится сквозь лес вслед за солнечными зайчиками. Обсохнув на солнце, он оделся, подошел к подножию высоченной белой сосны и вскарабкался по ее стволу до первого высокого сука, а оттуда, перебираясь с ветки на ветку, забрался на самую верхушку дерева. Лодок на озере не было. Он осторожно спустился на землю и засунул ноги в мягкие сапоги на меховой подкладке.

Чувство бодрости не оставляло его. Может, это был дар предков, а может, в его душе что-то отозвалось на первозданную красоту леса. Через сколько поколений удастся вытравить из души индейца это чувство родства? И любви к дикой природе? А может, они неистребимы и останутся с ними навсегда? И в такие моменты, как этот, любовь заявит о себе и напомнит каждому Индейцу с тротуара, что его боги обитают здесь, среди деревьев, а духи живут в лучах солнца, в шакалах и в пламени костра.

Он вздохнул так глубоко, что испугался, не лопнет ли по швам рубашка. До чего хорошо жить на свете! Родиться заново, подумал он. Оставить позади все эти удушливые годы с покрытыми сажей подоконниками, мутным, стекающим по бровке раскаленного тротуара дождем, узкими проулками между домами, где солнечный свет, пытаясь пробиться к земле, становится бледно-желтым, — заново родиться на свежей, чистой, опьяняюще прекрасной земле своих предков!

Порыв чувства опустошил его. Скрестив ноги, Чарли уселся на небольшой поляне. Он расслабился, погрузился в умиротворяющую дремоту. Из-под полуприкрытых век, словно сквозь дымчатую линзу, он смотрел на лес, расплывчатый и туманный. В лесу было тихо и таинственно, как в безлюдном храме. Быстрый оглушительный взмах крыльев — где-то совсем рядом — вывел его из оцепенения. Шагах в двадцати от него опустился тетерев. Кольцо перьев вокруг птичьей шеи распушилось, хохолок торчал, полуопущенные крылья касались земли, блестящие глазки были устремлены на него пытливо, оценивающе. Оперение птицы — под стать мягким краскам осени.

Наглая птица расшагивала прямо перед ним — высокомерный петушок, хозяин этих мест.

Вот птица индейцев, подумал Чарли, дикая, свободная и бесстрашная. Шагай веселее, смелее шагай! И вдруг ему захотелось встать, выпятить грудь и вот так же, высоко поднимая колени, за — драв голову и раздувая ноздри, проитись по этой земле.