Дэйв Чичирелли - Фейкбук. Реальная история, основанная на настоящей лжи

— Уверена, это настоящий хит в ее реабилитационном центре, — мы снова засмеялись.

Присяжный 8 прошла мимо, и мы тут же умолкли.

— Наверное, пора обратно в зал.

Мы слушали следующее дело. Что-то вроде подозрения на участие в банде. У человека нашли пистолет, а потом он сбежал при попытке ареста. Прокурора мы уже видели раньше — молодой пухлый парень, довольно мелочный. Он вызывал офицера, производившего арест, — тоже молодого, но крепкого и мускулистого. Для таких не существует полутонов. После формальных вопросов мы наконец добрались до сути дела.

— Я патрулировал улицы, когда увидел подсудимого, Амади. Он копался под колесом припаркованного внедорожника. Вытащил какой-то подозрительный предмет и засунул его в ботинок.

— Вы узнали подсудимого?

— Я не сталкивался с ним раньше, но я слышал о нем. Известно, что он состоит в одной из банд с окраины.

— Что случилось потом?

— Когда я приблизился к подозреваемому, он убежал.

Офицер проявлял… ну не презрение к происходящему, но нетерпение точно. Он производил впечатление человека, которому есть чем заняться.

— Мы с напарником бросились за ним и через несколько кварталов догнали подозреваемого. При обыске мы обнаружили незарегистрированный пистолет.

Тяжеловесный прокурор предъявил фото пистолета, потребовал обычных формальностей и подтверждения в протоколе, что это именно то оружие. Затем зачитал официальное заключение, из которого мы узнали, что пистолет был заряжен, а номера с него спилены.

Полицейский покинул зал. Наверняка оружие собирались использовать по назначению или продать, а этот коп предотвратил что-то мерзкое в мерзкой части города.

В зал вошла адвокат, средних лет женщина с рыжими волосами. Ожидая подсудимого, она шуршала какими-то бумагами. Не знаю, чего мы все ждали, но вот к испуганному ребенку, которого ввели в зал суда, мы явно не были готовы.

Ему было шестнадцать, но выглядел он лет на двенадцать. Кожа да кости — возможно, он голодал — старая, висящая мешком толстовка, надорванная у ворота.

— Назовите суду имя, — потребовал прокурор.

— Я пошел в молодежный центр с семью баксами…

— Я сказал, назовите свое имя!

Ребенок был в шоке. Прокурор выглядел как последняя задница.

— Что?

— Назовите имя для протокола.

— Амади Джонсон.

— Что вы делали вечером третьего февраля?

— Я пошел в молодежный центр с семью баксами. Два на проезд и пять на танцы.

Присяжный 8 навострила уши, услышав про проездной.

— Что случилось потом?

— Я шел в молодежный центр и кое-что увидел на земле рядом с мусоркой. Вау, подумал я, это же пушка, — он говорил медленно, и речь казалась отрепетированной. Каждое слово давалось ему с трудом.

— Что вы сделали?

— Я спрятал его в ботинок, чтобы отнести домой. У меня дома записан номер, который я видел в новостях. Если по нему позвонить, полиция заберет пушку, а меня наградят.

Адвокат сжала его предплечье и кивнула, успокаивая.

— Что вы сделали, когда заметили офицера полиции?

— Испугался и убежал.

— Почему вы убежали, если вам нечего было скрывать?

— Испугался.

— Чего вы испугались?

Очень неприятно смотреть, как мучают ребенка. Естественный отклик — защитить его. Вся динамика процесса пошла в жопу. Он был слабый, бедный, необразованный. Он выглядел жертвой.

— Вы когда-нибудь слышали о банде НЮЗ?

— Нет, я не знаю, кто это.

— Вы не собирались отдать пистолет в банду?

— Я кое-что увидел на земле рядом с мусоркой. Вау, подумал я, это же пушка.

Сложно было не заметить, что он повторяет некоторые фразы дословно, будто заученный урок. Но в то же время… будь я на его месте, я бы тоже продумал, что стану говорить. А я взрослый. Взрослый образованный человек из хорошей семьи. Мальчик с трудом мог себе позволить двухдолларовый проездной на метро, чтобы поехать на танцы. Если бы он оказался не в то время не в том месте, так бы все и случилось, наверное. И версия его звучала убедительно. Особенно если учесть, что всем своим видом он внушал мне чувство вины.

Обсуждали тяжело и долго, как никогда раньше. Дело получалось совсем не таким оторванным от жизни, как предыдущие. В нем не было потерпевших, и мы вообще не были уверены, что случившееся можно счесть преступлением. Если так, то Амади — просто ребенок, которого неправильно поняли.

А если проголосуем иначе, он — преступник. Или наша жертва.

Мы — карающая рука того самого общества, которое позволило ему оказаться на дне. Было совершенно необязательно отправлять его на судебное разбирательство… и у нас определенно пропало ощущение, что мы развлекаемся.