Александр Проханов - Губернатор

– Посмотрите на меня, Иван Митрофанович. Внимательно на меня посмотрите!

Плотников вглядывался в близкое, мясистое, волевое лицо Головинского, в его заостренный, винтообразный нос, хохочущие, меняющие цвет глаза. В этом лице было что-то отдаленно знакомое, ускользающее, имеющее сходство с давно забытым, но не исчезнувшим. Плотников, не в силах уловить это сходство, чувствовал, как земля начинает наклоняться под ногами, он скользит. Искал, за что бы ухватиться.

– Вы не узнаете меня, Иван Митрофанович? Я Зильберштейн, ваш одноклассник. Вы с друзьями повесили меня за окном головой вниз и смотрели, как я корчусь от ужаса, стенаю, умоляю пощадить. И в ответ слышу ваш хохот. Вы отпускали веревку, и я камнем падал к земле. Но вы дергали веревку вверх, и мне казалось, что у меня отрываются ноги. Меня рвало, я захлебывался от рыданий. Но в ответ – из окна ваш хохот! Вы помните меня, Иван Митрофанович?

– Зиля? Ты Зиля? Но у тебя другое имя! – ошеломленно пролепетал Плотников, узнавая в этом мясистом, властном лице то, худосочное, бледное, с журавлиным носом и бегающими испуганными глазами. – Возможно ли это?

– Когда я вырвался от вас, моих палачей, и прибежал домой, мама тут же собралась, и мы уехали из этого города, из этой проклятой губернии. Сначала в Москву, а потом в Германию. Я сделал все, чтобы забыть пережитый ужас, пережитое унижение. Забыть себя, над которым страшно надругались. Я хотел отрешиться навсегда от чудовищной беспощадной страны. Сменил имя, стал заниматься спортом, стал чемпионом университета по боксу. Получил блестящее образование, о котором вы здесь не мечтаете. Мои родственники устроили меня в крупнейшую алмазную корпорацию, и я вошел в совет директоров. Я сделал несколько финансовых открытий, которые обогатили меня. Помимо алмазов я стал заниматься нефтью, инвестициями. Можно найти фамилию Головинский в списке «Форбс». Я присутствую своим капиталом в нескольких крупных российских компаниях. Ваша, не моя, а ваша Россия – это прекрасная добыча для тех, кто умеет делать деньги. А я умею их делать. И все это время я мечтал отомстить своим мучителям, отомстить тебе. Я приехал сюда и не торопился с местью. Искал твои уязвимые точки, изучал твои связи, твои интервью, тексты твоих выступлений. Я ходил к нашей школе, к этому жалкому шелушащемуся зданию, и смотрел на окно, из которого вы меня вывесили. Я снова рыдал, но теперь не от ужаса, а от предвкушения мести. Я хотел, чтобы ты испытал тот же ужас. И ты бы висел над бездной, к твоей голове приливала кровь, ты молил о пощаде, а в ответ слышал радостный гогот мучителей. Я хотел, чтобы ты медленно умирал, испытывая неземные страдания, и не знал, кто твой палач. Теперь ты видишь, я твой палач!

Плотников потрясенно слушал. Из прошлого, из забытых дней, из прожитых, исчезнувших мгновений, из крохотной темной точки вдруг вырвалась ревущая тьма, обвалилась на него кромешной тяжестью, смыла все, что составляло его драгоценную жизнь. Оставила хлюпающую черную рытвину. Так подводные лодки закладывают у побережья противника тайные заряды, «дремлющие бомбы», чудовищные взрывчатки и уплывают, бесшумно махнув плавником. И спустя много лет, в неурочный час, в непредвиденное мгновение «спящие бомбы» просыпаются, вздымают океан огненными взрывами и обрушивают на прибрежные города. Сметаются страшной волной. И там, где цвела ликующая жизнь, там остаются ядовитые ямы, гнилая черная жижа.

– Зиля, я раскаялся в своем поступке. Я исповедовался недавно перед иконами. Батюшка отпустил мне мой грех. И ты, прошу тебя, отпусти!

– Ты исповедовался перед иконой Сталина! Перед образом палача и злодея!

Ты молился своему гадкому кумиру, и он благословил тебя на новые злодеяния. Ты собираешься переехать в Москву и оттуда мучить Россию. Проповедовать бреды о неповторимом русском пути, о русском мессианстве, о «Святой Руси», о богоизбранности русского народа. Как я все это ненавижу! Я приехал сюда, чтобы остановить тебя. И ты остановлен, слышишь!

Лицо Головинского источало беспощадную мощь. Глаза круглые, как у огромной совы, переливались рыжим огнем. Нос, словно таинственный отросток, пульсировал, окруженный розовой плазмой. Сила, которую он направлял на Плотникова, была силой ревущего состава, и сердце Плотникова трепетало, ожидая смертельный удар.

– Как я ненавижу это фальшивое сентиментальное воспевание русской истории! Это слюнявое умиление куполами, Иванами-дураками, «березонькой кудрявой», «калинкой-малинкой»! Несуществующими сражениями на Чудском озере и Куликовом поле, где были одержаны несуществующие победы! Этими Мономахами, Рюриковичами! Этим вашим Пушкиным, эпигоном английского Байрона! Этим вашим Чайковским, писавшим музыку для гей-парадов! Вашим Шолоховым, обокравшим убитого писателя! Вашими «государственниками», создавшими государство, которое напоминает гнилую дерюгу, брошенную между трех океанов. Дерюга смердит, разлезается, в ней заводятся неведомые паразиты и небывалые гады. Под ней нельзя спастись от холода, ей невозможно укрыться. Защищая это дикое государство, вы из века в век губите миллионы людей, изводите на корню народы, и ваша дерюга хлюпает кровью!