Александр Проханов - Губернатор

– Ты что пришел? – спросил отец Виктор.

– Шел, шел и зашел. А что, нельзя? По билетам пускаешь? Мне говорили, здесь чудной поп живет. Икону Сталина держит. Дай, думаю, посмотрю. Где она, икона? – Семка Лебедь водил глазами по стенам и увидел икону, на которой сияла Божья Матерь Державная. Под ней, в окружении победоносных маршалов, стоял генералиссимус в белом кителе с бриллиантовой звездой. – Ишь ты, богато!

Ничего не скажешь! Не врали люди! – Он подошел к иконе, чуть не опрокинув стеклянную вазу с вянущими колокольчиками и ромашками. – Что у тебя церковь качается? – Он захохотал, разведя руки в стороны, словно канатоходец, желая удержать равновесие.

– В Божий храм не являются пьяным. Ступай, проспись.

– А я специально напился. Страшно было идти. Как можно тверезым на такую икону смотреть? Ведь Сталин душегуб, столько народу сгубил. А его на икону. Вот я и выпил пол-литра.

– Ступай, отдохни. А потом приходи, исповедуйся.

– Нет, ты мне скажи! Если Сталин, душегуб, столько народу перебил, и его в святые, значит, и меня в святые можно? Я тоже душегуб. Ты художнику сделай заказ, пусть с меня икону напишет. Ты повесь ее тут. Старушки будут молиться, я им помощь буду оказывать. Косых, дурных, горбатых – всех буду лечить. А тебе с этого будет доход.

– Уходи. Тебе здесь не место.

– А ты погоди меня гнать. Я к тебе за делом пришел. Хочу венчаться. Можешь меня повенчать? Живем не венчанные. А это грех. Детишки пойдут, в блуде зачатые. А мы не хотим, чтобы в блуде. Хотим по-божески. Она, невеста моя, девушка набожная. Меня к тебе послала. Повенчай нас.

– Кто невеста твоя?

– А Хавронья Ивановна. Я ее на бойне купил. Честная, не гулящая. Только у нее сиськи, не как у всех. У Анюты, к примеру, сиськи между рук болтаются, а у Хавроньи Ивановны между ног. Непривычно.

– Тяжело тебе будет перед Господом стоять. Много у тебя сажи в душе накопилось. Ступай, проспись, а потом приходи на исповедь.

– А ты меня не пугай, поп! У меня сажа в душе, потому что был на пожаре. Там и наглотался сажи. Я пожары люблю. Лето сухое, знаешь, как все горит? Хочешь, твой храм сожгу? Он же у тебя сухой, трухлявый. Сразу займется. Ой, а это кто? – Семка Лебедь указывал на икону, где летчик с нимбом, в кабине бомбардировщика, объятый пламенем, пикировал на колонну танков. – Это кто такой?

– Капитан Гастелло.

– Гастелло не знаю. Брателло знаю. С него и начнем. Он уже и так горит, а мы огонька добавим!

Семка Лебедь запалил зажигалку, стал подносить к сухим венцам сруба с торчащим из пазов мхом. Огонек зажигалки уже касался мха, как вдруг из иконы с грохотом и блеском прянул пикирующий бомбардировщик. Надвинулся на Семку чашами пропеллеров, пульсирующими пулеметами и пушками. Семка вскликнул и побежал из храма. Выскочил и помчался по проселку, закрывая затылок. А его настигал разгневанный летчик с нимбом, давил слепящими чашами винтов, рыхлил проселок очередями пулеметов и скорострельных пушек.

Один из кабинетов Головинского располагался в статуе Свободы, в ее голове. Голова была отлита из толстого стекла, лучистый венец над ее челом был хрустальный. Солнце в течение дня текло, переливаясь в хрустале множеством радуг. Сидящие в кабинете испытывали от этих перетекающих спектров сладкое безумие.

Головинский выслушал отчет своего пресс-секретаря Лунькова, у которого вместо носа горел многоцветный спектр.

– Вы, Петр Васильевич, обладаете даром общаться с этими продажными журналистами. Они получают от вас деньги за клевету, но не чувствуют к себе отвращения. Им кажется, что они спасают Родину от тирана. – Головинский слегка смещал зрачки, и нос Лунькова превращался в большую перламутровую пуговицу.

– Когда я работал в разведке, Лев Яковлевич, я занимался энтомологией. Изучал ядовитых бразильских муравьев и перуанских жуков. Их укус смертелен. Наши журналисты – те же жуки-трупоеды и муравьи-отравители. Они питаются трупным ядом и жалят, когда яд в них скапливается. – Лунькову казалось, что в щеку Головинского вонзилось радужное острие, и это было смешно.

– Когда мы придем в Кремль, Петр Васильевич, я буду ходатайствовать, чтобы вас назначили министром информации. Нам предстоит огромная работа, от которой зависит судьба цивилизации. Мы должны в кратчайший срок перекодировать сознание русского народа. – Головинский видел, что глаз Лунькова стал фиолетовый, окруженный синими, зелеными, красными кольцами, и этот стоцветный глаз медленно вытекал из глазницы. Это было уморительно.