Сергей Кузнецов - Калейдоскоп. Расходные материалы

Я не успел ответить, как явился бой. Похоже, директор решил, что слуга не слишком торопился, потому что вскочил, как подброшенный пружиной, и встретил боя парой пощечин и двумя ударами в низ живота.

– Он меня в гроб вгонит, – простонал он и рухнул в кресло, покрытое желтым полотном, измятым и засаленным. Отдышавшись, он продолжил: – Послушайте, Уиллард, вам надо плыть в Бардамю, это старая французская станция в верховьях реки. «Лорд Уэйн» отправляется туда завтра. Го ворят, в Бардамю окопался какой-то докторишка… негры ловят ему животных, в том числе бабуинов и горилл. Небось, он и есть ваш доктор Моро!

Директор захохотал.

Я записал в блокнот название станции и парохода, который должен отправить меня навстречу моей судьбе.

Я тоже скучаю по тебе, милая Люси, но на этот раз я замыслил пробраться в самое сердце черной Африки. Что ж, я надеюсь вернуться в Нью-Йорк со славой, а там уже можно подумать и про книгу и даже про малюток, на которых ты так мило намекаешь в своем письме.

Целую тебя крепким африканским поцелуем.

(Из блокнота Джозефа Уилларда)

Двадцать лет назад лучшими матросами считались каннибалы – до тех пор, пока однажды они не съели полностью всех белых на одном из пароходов. Потом выяснилось, что компания наняла их работать на полгода за еженедельную плату в три куска латунной проволоки дюймов десять длиной. Никакой еды для негров на борт не взяли: предполагалось, что этой ходячей монетой они будут расплачиваться в прибрежных деревнях. Но то ли деревень не было, то ли жители были настроены враждебно, то ли капитану неохота было останавливать пароход – короче, каннибалы голодали пару недель, а потом не вытерпели и сожрали всех, кто был на борту.

По местному поверью, убив леопарда, необходимо опалить ему усы. Иначе дух леопарда найдет охотника и отомстит – даже если охотник уедет очень далеко, в Европу или в Америку. Рассказывают о русском путешественнике, которого дух убитого леопарда настиг в революционной России, посреди охваченного восстанием Петербурга. Здесь вообще подозрительно часто поминают русских – кажется, я на верном пути.

К. подтвердил слухи о совокуплении обезьян с женщинами, сказав, что много раз слышал о нападении равнинных горилл на негритянок. Молодые самцы-одиночки, изгнанные из стада, воспринимают их как самок. Учитывая силу и ловкость обезьян, вырваться из их объятий фактически невозможно (реакция сжатия сильнее человеческой в 25 р., проверить перед публикацией). К сожалению, при совокуплении самец обычно ломает грудную клетку женщины, и та умирает. Если же насильником выступают более слабые шимпанзе, жертва все равно обречена: племя изгоняет ее.

Бывают ли у обезьян венерические заболевания? Может ли человек заразиться от обезьяны каким-нибудь еще неизвестным науке сифилисом? Спросить в Пастер-ском инст-те, когда буду в Париже.

(Ниже следует расшифровка фрагмента, записанного стенографической скорописью на больших желтых листах)

Большую часть путешествия по реке я не помню. Первый приступ малярии свалил меня на борту хлипкого парохода, гордо называвшегося «Лорд Уэйн». Матросы снесли меня на пристань в Бардамю и без промедления отплыли.

Честно говоря, я не могу их винить.

Я не знаю, сколько дней я провалялся в бреду. Меня преследовал запах вербены и меда, в горячке мне виделась окруженная клубами дыма голова мужчины – лысая, почти круглая. И голос! Его голос! Я слышал его все время. Он, казалось, звучал изнутри моего черепа.

Я знал, что кто-то был рядом со мной в эти страшные дни, какой-то человек, наделенный, как мне казалось, небывалым, почти божественным могуществом.

Позже я понял, что не я один так воспринимал профессора Курта Кляйна.

Как описать его? Высокий, крупный мужчина, лет пятидесяти, очень полный, с бритой налысо головой, большими руками и глубоким, громким голосом. Он прекрасно говорил по-английски, а легкий немецкий акцент придавал его речи ту строгость и решительность, которой иногда так не хватает нашему языку.

Я оставался рядом с ним до самого конца – и хотя этот человек до сих пор вызывает во мне ужас и омерзение, я, вне сомнения, считаю его одним из величайших умов нашего века, и потому мой долг – рассказать о нем все, что мне удалось узнать.

Впервые Курт Кляйн попал в Африку, когда, блестяще закончив Берлинский университет, отказался от работы в одной из лучших клиник Германии и отправился в колонии, движимый, как он однажды обмолвился, непростительным юношеским идеализмом. В Юго-Западной Африке он провел пять лет, после чего вернулся в Берлин, навсегда оставив идею медицинской практики. Следующие пятнадцать лет, проведенные в лучших лабораториях Европы, сделали из него универсального гения, подобного Леонардо, – насколько я мог судить, он блестяще знал физику, химию и математику, не говоря уже о медицине и биологии.