Олжас Жанайдаров: В середине дождя

В отличие от моей первой девушки она была такой же молчаливой, как и я сам. Иногда мы могли сидеть и за полчаса произнести от силы пару-тройку фраз. Тем не менее, вместе нам было хорошо. Нас связывала какая-то трансцендентальная сила. Как две половинки яблока, мы соединялись в единое гладкое целое. Без трещин и острых углов.

Она жила в общежитии, и с местом встреч проблем не возникало. После занятий я приходил к ней в комнату, и мы ели купленные в магазине пельмени, слушали музыку и занимались любовью. Выходили редко, тем более что вскоре наступила зима. К кино она относилась прохладно, книги ее не интересовали, и мы ограничивались едой, музыкой и сексом.

Лишних слов мы не произносили, в любви друг к другу не признавались. Это обязывало, а нам меньше всего хотелось иметь дело с обязанностями. Наш союз не признавал сентиментальной романтики. Тем более, я не был уверен, что испытываю к ней именно любовь. Однако мы и без нее чувствовали себя счастливыми.

У моей второй девушки было несколько отличительных черт. Во-первых, она обожала группу Prodigy, которую в то время уже мало кто слушал. Приходя к себе в комнату, она первым делом включала альбом «Fat of the Land». Во-вторых, она увлекалась хиромантией и перечитала по этой теме кучу книг. Это когда по линиям на руке судьбу предсказывают.

Ну, а в-третьих (и это было самым поразительным ее свойством), во время оргазма цвет ее глаз менялся с серого на зеленый. Обнаружил я это случайно — как-то она забыла выключить в комнате свет. Это был удивительный эффект — будто стон удовольствия, который вылетал из ее уст в момент наивысшего наслаждения, словно малярным валиком окрашивал ее очи в густой зеленый цвет. Но насколько свойство было поразительным, настолько бесполезным. Ну как шестой палец на ноге.

— Видимо, Богу было невероятно скучно, когда он решил наградить меня этим даром, — однажды сказала она.

Мы лежали на измятой постели в кромешной темноте. Магнитофон на пониженной громкости играл бессменных Prodigy. В окне плыли какие-то тени — шел снег.

— Твой дар делает тебя единственной в своем роде.

— Только о нем не станешь кричать на каждом углу.

Она перевернулась на живот и заглянула мне в лицо. Не видать было ни черта. Но ее глаза, наверно, уже приняли привычный серый цвет. Она молчала, я слушал ее дыхание.

— Когда мне плохо, я жалею, что Бог так обошелся со мной. Мне бы больше ума или ноги длинней. Сейчас без длинных ног никуда.

Я спросил:

— А ты веришь в Бога?

— Наверно. Не должно же быть все вокруг просто так. К тому же — так мне спокойней.

Она снова замолчала. Больше трех фраз за раз она не произносила. Что и говорить, сотрясать воздух словами мы не любили.

— Как в хиромантии, — сказала она. — У каждого своя судьба.

— И какая твоя судьба?

Она призадумалась, и мы с минуту глядели в казавшийся черной бездонной дырой потолок. Я решил, что мой вопрос так и повиснет в воздухе. Но она, наконец, ответила:

— Менять во время оргазма цвет глаз.

Расстались мы так же спокойно и гладко, как и познакомились. Не было ни ссор, ни выяснения отношений. Просто мне внезапно стало скучно. Такая иссушающая, тоскливая скука. Скучать один я еще мог, но скучать с ней вдвоем было невыносимо. Об этом я своей девушке и сказал. В тот день мы позанимались любовью в последний раз, я в последний раз взглянул в ее зеленеющие глаза, и больше мы с ней никогда не встречались.

Было это в начале весны. Я тогда как раз стал совершеннолетним. Пора настоящих чувств и полной за них ответственности.

Но после расставания со своей второй девушкой я засомневался, способен ли я вообще на любовь.

В то время я любил искать друзей по литературным пристрастиям. Знакомясь с новым человеком, я будто бы невзначай спрашивал его: «А что ты сейчас читаешь?». Книги были важной частью моей жизни — и я проникался симпатией к тем людям, с которыми у меня был схожий вкус.

В институте благодаря этому я познакомился с двумя интересными студентами.

Вадим учился на старшем курсе. Встретился я с ним на международной конференции, которую проводил наш вуз. На одной из обязательных лекций мы, студенты, скучая и тоскуя, слушали профессора из Швейцарии. Все дело было в отвратительном переводе, который осуществлял аспирант первого года обучения. Он долго думал, запинался и без конца пил минеральную воду, предназначенную для профессора. Во время его потуг ученый, своим круглым лицом и пухлыми ручками больше напоминавший шеф-повара, улыбался и постоянно кивал, как китайский болванчик. Зрелище было ужасным.