Олжас Жанайдаров - В середине дождя

— Как возникает чувство? — Сергей на миг задумался. — Это происходит незаметно и в то же время — удивительно осознанно. Как отрыв самолета от земли. Ты летал когда-нибудь на самолетах?

— Да.

— В детстве я очень любил момент взлета. Шум моторов, дрожь корпуса, отдающая во всем теле, ритмичное ускорение… Разбег на взлетной полосе — кажется, что он никогда не закончится. И легкое опасение — а вдруг самолет не взлетит? И никогда я не мог уловить, зафиксировать сам момент отрыва самолета от земли. Вот он только разбегался, только набирал скорость, но неуловимое мгновенье — и ты уже видишь в окне верхушки деревьев, маленькие дома, пелену облаков… Ты уже летишь.

Сергей посмотрел на меня.

— Так и в отношениях. Невозможно определить момент отрыва. То мгновенье, когда начинается любовь. Ту границу, перейдя которую, люди становятся друг для друга любимыми. И ты не замечаешь, что человек, с которым общаешься, вдруг становится для тебя самым-самым.

На следующий день мы встретились после обеда. Аня опоздала на полчаса — ее электричка задержалась. Мы вышли из метро к Воздвиженке: Аня попросила отвести ее на Арбат. "Для Москвы Арбат, как Невский проспект для Питера, правда?"

На улице дул легкий ветерок, разогретый на солнце. Небо было затянуто облаками. Откуда они появились — непонятно. Как будто их за ночь пригнал небесный пастух. Облака и впрямь были похожи на овец — такие же пушистые, упитанные, ленивые.

Пройдя несколько шагов по старому Арбату, мы оказались в уличной галерее местных художников. Большинство из них сидело без дела — флегматично наблюдая за прохожими.

— Знаменитые художники Арбата… — Аня, озираясь, проходила вдоль картин. — Умела бы я так рисовать…

Остановившись у одной из картин, она внимательно начала ее рассматривать. Рядом с ней тут же оказался художник, долговязый мужик с длинными волосами.

— Не желаете портрет? Недорого. — Он заметил меня, повернулся. — Ваша девушка получится очень хорошо.

"Ваша девушка"… Аня стояла ко мне спиной, но я почувствовал, что она улыбается. Прядь волос спустилась на ухо, шея — так мне показалось — чуть порозовела. Она сделала шаг в сторону, сказала художнику:

— Спасибо. Не стоит.

Мы пошли дальше.

— Будет мучиться с моими глазами. Вот еще. Видел его картины? Как тебе?

— Не очень. У него все лица одинаковые. То есть с виду разные, но наполнены одним содержанием. Как будто все люди на его портретах имеют одну и ту же жизнь, одну и ту же судьбу. А ведь это не так. Он изображает, а не пишет.

— Интересно… — И потом, догадавшись. — Ты умеешь рисовать?

— Рисовал в детстве. Потом бросил.

— Почему?

Я пожал плечами:

— Наверно, потому, что детство кончилось.

Некоторое время мы шли молча. Потом она сказала:

— А ты не говорил мне, что рисуешь. Я и не подозревала… Иногда ты мне так понятен. А иногда мне кажется, что я тебя совсем не знаю.

Под парусиновым навесом продавали матрешки и буденовки. На брусчатке расселся лохматый гитарист и под заунывный аккомпанемент магнитофона бренчал старые мелодии. У гипсовой скульптурки размером в человеческий рост сидела девушка и читала книжку. Скульптурка женским голосом предлагала проверить состояние здоровья, а также взвеситься. Народ шел по Арбату, расслабленный солнцем, облаками и мягким ветерком.

— Я хотела научиться рисовать. Но у меня никогда не получалось. Наверное, не хватает таланта. Без него никуда. В поэзии точно так же. Из меня может выйти хороший ремесленник, а вот мастер — нет. Чтобы рисовать или писать стихи, требуется какое-то особое чутье, особый взгляд.

Она сняла солнцезащитные очки и сунула в сумку. Солнце пряталось за облаками.

— Ты обещала показать мне свои стихи, — сказал я.

— Я привезла небольшую подборку. Отдам тебе ее завтра.

Мы прошли мимо театра имени Вахтангова. Чуть дальше по пути было маленькое столпотворение — люди полукругом стояли, наблюдая что-то интересное. Мы подошли ближе. Внимание людей, как оказалось, занимали два фокусника. Один из них держал в руке колоду карт, другой — почему-то змею. Они громко объясняли то, что они сейчас покажут. Мы постояли, но, не дождавшись начала фокуса, пошли дальше.

— В детстве я очень любила фокусы и фокусников. В цирке с нетерпением ждала выхода иллюзиониста. А потом дома пыталась повторить то, что увидела. Наверно, это тоска по чуду. И…

Она замолчала. Мимо нас в воздухе проплыл мыльный пузырь. Самый настоящий. Большой, прозрачный, подрагивающий. За ним — другой, чуть поменьше.