Гюнтер Грасс - Собачьи годы

Следующую выпивку им презентует круглый стол, в ответ на что Матерн считает своим долгом поставить таксистам и дамочкам семь стопок можжевеловки:

— Она родом из тех же мест, откуда я сам. Из Никельсвальде, а Тигенхоф у нас был районный центр.

Однако, несмотря на то, что настроение явно поднимается, Золоторотик, Матерн и новообретенный пес и здесь, в «Закутке у Пауля», долго не задерживаются. Как ни уговаривает их дамский столик у самого выхода, чей контингент, кстати, частенько меняется, и постоянный состав круглого таксомоторного стола, и всеми нежно любимая Ханнушка из-за стойки — «Вечно вы заходите только на минуточку! И давно уже ничего не рассказывали!» — друзья намерены рассчитаться, что, впрочем, не мешает Золоторотику — он с Матерном и псом уже стоит почти в дверях — напоследок все же одну историю поведать.

— Расскажите, как вы балетом командовали!

— Или про оккупацию, когда вы «культур-офицером» были!

— А по мне, так и про червяков неплохо!

Но Золоторотик, похоже, на сей раз настроен на совсем иной лад. Обращаясь в основном к круглому столу, но не обходя и дамский и не забывая, конечно же, про Ханнушку, сиплый голос роняет и роняет слова, тяжелые, отдельные, а таксисты, кивая головами, слушают.

— Совсем короткая история, раз уж мы так хорошо тут сидим. Жили-были когда-то два мальчика. И один по дружбе подарил другому отличный перочинный нож. Этим замечательным ножом другой мальчик делал потом много всего, но однажды все тем же ножом он взрезал кожу на руке у себя и у своего щедрого друга. Так оба мальчика побратались на крови. Ну а потом тот мальчик, которому был подарен нож, в один прекрасный день вздумал швырнуть в реку камень, но камня, чтобы швырнуть в реку, под рукой не нашлось, и тогда он швырнул в реку перочинный нож. Где тот и сгинул безвозвратно.

Почему-то эта история заставляет Матерна призадуматься. А они уже снова в пути: дальше по Аугсбургской, миновали Нюрнбергскую. Курилка уже совсем было собрался свернуть направо, дабы нанести визит кому-то, кого он именует князем Александром, но, заметив мрачную задумчивость своего спутника, решает, что им всем, ему, Матерну и псу, не худо бы немного проветриться, а коли так — по Фуггеровской вперед, через Ноллендорфплац, а потом взять левее на Бюловштрассе.

— Скажите-ка, — это Матерн, — эта история с перочинным ножом, она мне что-то напоминает…

— Ничего удивительного, друг мой, — отвечает хриплый голос. — Это история, можно сказать, хрестоматийная. Ее всякий знает. Вон, даже господа за круглым столом кивали, причем впопад, когда ее слушали.

Матерн, однако, чует какой-то подвох и норовит копнуть поглубже, дабы извлечь на свет божий суть и смысл мудреной притчи:

— Ну а в чем же, так сказать, символика?

— Да Бог с вами! История как история! Полноте, друг мой: два мальчика, перочинный нож, река. История, каких сколько угодно в любой школьной хрестоматии. И назидательная, и запоминается легко.

И хотя теперь история, которую он для себя решил считать притчей, беспокоит его чуть меньше, Матерн все же вынужден снова возразить:

— Вы, по-моему, сильно переоцениваете качество немецких школьных хрестоматий. Там что прежде, что теперь полно всякой дряни. И ничего стоящего, такого, чтобы просветить юношество насчет нашего прошлого и вообще. Сплошное вранье! Чистое вранье и ничего больше!

На это Золоторотик, ухмыльнувшись из-за сигареты:

— Милый друг мой, так и моя хрестоматийная история, пусть вполне назидательная и легко запоминающаяся, — тоже вранье. Взгляните-ка сюда. Помните, в чем была мораль сей басни? Мальчик бросил нож в реку, где тот и сгинул безвозвратно. — А что у меня в руке? А? Посмотрите хорошенько. Он, правда, теперь не такой красивый, как много лет назад. Ну?

На распахнутой ладони, словно выхваченный из воздуха, лежит ржавый перочинный нож. Даже фонарь, под которым стоят Матерн, пес и Золоторотик, — и тот наклонился, чтобы рассмотреть нож, в котором когда-то было три лезвия, штопор, шило и пилка.

— И вы считаете, это тот самый, про который говорится в вашей истории?

Радостно выделывая своей черной тростью всякие трюки, Золоторотик готов, судя по всему, подтвердить что угодно:

— Да-да, это тот самый перочинный нож из моей хрестоматийной истории! Только прошу вас, ради всего на свете, не говорите больше ничего плохого о немецком школьном учебнике! Он столь же плох, сколь и хорош. Назидательную мораль в конце, как вот с этим новообретенным ножом, составителям в большинстве случаев приходилось убирать ввиду ее нестерпимой и опасной для хрупкого детского сознания правдивости. Но в целом дух у немецких учебников правильный, высокоморальный и назидательный.