Гюнтер Грасс - Собачьи годы

— Это теперь наш первичный капитал. Жить будем за счет припасов. Сиропа нам еще на год хватит, не меньше. А покуда все шмотки да подштанники износим, Валли уже в школу пойдет. Мы же не сидели просто так на своих товарах, а сбывали с выгодой, причем все по закону. Золоторотик научил. Хороший совет — он дороже золота. Инге он подсказал, где получать американские благотворительные пакеты, просто так, по доброте душевной, потому что мы ему симпатичны. О тебе, кстати, тоже всякий раз спрашивал, ведь мы ему про тебя рассказывали. Где ты вообще пропадал все это время?

Понемногу восстанавливающий силы Матерн медленно, с тяжелыми, как гири, паузами, перечисляет немецкие города и веси: Восточная Фрисландия, Юра, Верхняя Франкония, милая Горная дорога, Зауэрланд, Хунсрюк, Айфель, Саарская область, Люнебургская пустошь, Тюрингия и Зеленое сердце Германии; описывает и Шварцвальд, немецкий Лесистый хребет, самые его дремучие и суровые вершины. А уж названиями городов сыплет — прямо наглядный урок географии: «По пути из Целле в Бюкебург… В Аахене, древней, еще римлянами основанной резиденции германских королей… Пассау, где Инн и Ильц впадают в Дунай… Разумеется, в Веймаре я осмотрел площадь Фрауэнплан. Мюнхен скорее разочаровывает, зато Штаде и вообще весь Альтеланд с его богатыми фруктовыми садами за дамбами Эльбы…»

Вопрос Завацких, — «НУ А ДАЛЬШЕ ЧТО?» — впору вышить крестом и в рамочке повесить над диваном. Матерн намерен дрыхнуть, есть, читать газету, снова дрыхнуть, глазеть в окно, отдыхать душой и телом и разглядывать физиономию Матерна в бритвенном зеркальце: глазницы уже не такие запавшие. И зияющие провалы щек отменно загладились. А вот волосы уже не уберечь — они продолжают эмигрировать. Поэтому лоб его неудержимо растет, удлиняя и без того выразительную голову, сформированную тридцатью и одним собачьим годом. «Так что же теперь?» Неужто сдаться? В одиночку, без пса и наудачу, кинуться в экономику, раз уж она начинает оживать? Посвятить себя сцене, оставив пса в театральном гардеробе? И уже никогда не скрежетать зубами на вольной воле, а только на подмостках? Играть Франца Мора? Дантона? Фауста в Оберхаузене? Унтер-офицера Бекмана в Трире? Гамлета в самодеятельности? Нет уж! Никогда! Но все равно кое-что еще остается в остатке. Для Матерна «день Икс» еще не наступил. Матерн все еще норовит расплатиться дореформенной монетой, поэтому начинает дебоширить в уютной двухкомнатной (с кухней-столовой) квартире Завацких. Недрогнувшей и тяжелой рукой он давит детскую целлулоидную погремушку, выражая попутно сомнение в том, что Валли действительно веточка от его, Вальтера, ствола. В одно прекрасное утро он одним махом сбрасывает со счетов и со стола все непогрешимые советы, исходящие от Золоторотика, вместе с сахарницей. Он желает прислушиваться только к себе, к своему сердцу, почкам и селезенке. Он и Йохен Завацкий давно уже не обращаются друг к другу по имени, а только переругиваются на разные лады в зависимости от времени суток и настроения: «Троцкист! — Нацист! — У-у, предатель! — Жалкий попутчик!» Но лишь когда Матерн прямо в гостиной влепляет Инге оплеуху, — с какой стати он это сделал, так и останется тайной, — Йохен Завацкий выбрасывает гостя вместе с псом из своей двухкомнатной, но с кухней-столовой, квартиры. Впрочем, раз так, Инга в тот же миг требует, чтобы из дома выбросили и ее, причем вместе с чадом. Но тут уж Завацкий прихлопывает ладонью по клеенке на кухонном столе:

— Ребенок останется со мной! Ребенка я на произвол судьбы не отдам. Сами можете катиться куда угодно, хоть к чертовой бабушке. Но не с моей дочуркой, уж об этом я позабочусь.

Итак, без ребенка, но с псиной и весьма скромной суммой новых денег. Впрочем, у Матерна еще остаются карманные часы Волльшлегера, золотые запонки Будзинского и два канадских доллара. Часы они на радостях тут же пропивают на пятачке между кельнским собором и кельнским главным вокзалом. Остального хватает на неделю гостиницы в Бернате с видом на замок с круглым прудом и квадратным парком.

После чего Инга спрашивает:

— А дальше что?

Он перед зеркалом платяного шкафа массирует лысину.

Инга, ткнув пальцем куда-то в оконные шторы, поясняет:

— Я вот о чем: если ты ищешь работу, так на том берегу заводы Хенкеля, а на этом справа Демаг производство восстанавливает. Могли бы и квартиру подыскать — в Верстене или в самом Дюссельдорфе.

Но ни сейчас, перед зеркалом, ни позже, на лоне промозглой и безрадостной осенней природы, Матерн работать не хочет — он желает странствовать. Такой уж он в семье мельника уродился. К тому же и псу нужно что? — Выгул! Так что прежде чем он ради этих свиней-капиталистов хоть мизинцем шевельнет, он лучше…