Эли Визель - Ночь. Рассвет. Несчастный случай (Три повести)

Его толстый палец указал в потолок.»

— Берта была моим другом, — сказала Сара. — Она не сдавалась и боролась до конца. Чтобы спасти меня, она была готова занять мое место. Другие тоже, по крайней мере, на этот раз.

Сара помолчала несколько секунд.

«В полутемном бараке, Берта попыталась отвлечь его. Не говоря ни слова, она начала раздеваться. Остальные женщины — брюнетки, блондинки, рыжие — не сговариваясь, сделали то же самое. В мгновение ока все они стояли обнаженные, словно немые, неподвижные статуи. Саре показалось, что это дурной сон, болезненный бред. Или она сошла с ума? Жестокая тишина повисла в бараке, и поэтому еще ярче выделялись напряженные лица. Снаружи солнце опускалось за горизонт, заливая своей ржавой кровью ползущие тени. Казалось, что если эта сцена продлится, в любой миг может произойти что-то ужасное, отчего содрогнется Вселенная, изменится ход времени. Судьба снимет маску, и человек, наконец, увидит, что ждет его за пределами правды и смерти.

В этот момент пьяный схватил ребенка за руку и грубо выволок из барака. Уже стемнело. Красноватое сияние подымалось над землей, затягивая небо яркой кровавой полосой».

— Офицер знал толк. — сказала Сара. — Среди всех голых женщин, что были в бараке, он выбрал меня, хоть я была одета. Мужчинам нравится спать с женщинами, которым только двенадцать.

Она снова повернула голову ко мне, и тиски вокруг моего горла сжались с новой силой.

— И ты, — сказала она, — если бы мне было двенадцать, ты бы спал со мной.

Я больше не мог ее слушать. Силы мои были на исходе, я подумал: «Еще одно слово — и я умру». Умру здесь, на этой кровати, куда мужчины приходят спать с девушкой, у которой золотистые волосы, и даже не подозревают, что спят с двенадцатилетней.

В какой-то миг мне пришло в голову, что я должен взять ее прямо сейчас. Внезапно, без лишних жестов и бесполезных слов, чтобы доказать ей, что можно пасть еще ниже, что грязь вездесуща и бездонна. Я медленно встал, взял ее руку и нежно поцеловал. Пусть она видит, что я хочу, что я желаю ее. Пусть она поймет, что и я не могу вырваться из-под власти своего тела. Я коснулся губами ее холодной руки.

— И это все? — спросила она. — Ты больше ничего не хочешь?

Сара расхохоталась. Она пытались смеяться, как тот, другой, как пьяный офицер в бараке, но ей не удавалось. Она не была пьяна. Ничего мерзкого не было ни в ее руках, ни в ее голосе. Она была так чиста, как только может быть чист человек.

— Хочу, — ответил я, потрясенный.

Склонившись над ней, я снова поцеловал ее в губы. Она не ответила на мой поцелуй. Мои губы ласкали ее рот, мой язык искал ее язык. Она оставалась равнодушной, безучастной.

Я выпрямился и, поколебавшись мгновение, очень медленно произнес: «Я скажу тебе, кто ты такая…»

Она попыталась заговорить, но я опередил ее.

— Ты святая. Святая — вот ты кто.

Ее болезненное детское лицо вспыхнуло от удивления, взгляд прояснился, стал более жестким.

— С ума сошел! — сказала она со злостью. — Совсем свихнулся!

Расслабившись, она снова захохотала. Она подражала чьему-то смеху. Но ее глаза не смеялись, и не смеялся ее рот.

— Я, святая! — сказала она. — Да ты сдвинулся! Разве я не говорила тебе, сколько мне было лет, когда я приняла моего первого мужчину? В каком возрасте я начала карьеру?

Она дерзко подчеркнула слово «карьера».

— Да, — ответил я, — говорила. Тебе было двенадцать лет. Двенадцать.

Она смеялась все сильнее и сильнее. «Это пьяный офицер, — подумал я. — Он не оставляет ее до сих пор».

— А ты считаешь, — продолжала она, — что женщина, которая начала свою карьеру в двенадцать лет, святая? Так?

— Так, — ответил я, — святая.

Я подумал: «Пусть плачет, кричит, пусть оскорбляет меня. Все, что угодно, только не этот чужой и страшный смех, смех обезумевшей души».

— С ума сошел, — сказала Сара, стараясь говорить беззаботно и весело. — Тот пьянчуга был только первым. Вслед за ним пришли остальные. Все остальные. Я превратилась в «особый подарочок» нашего барака. «Особый подарочек», который каждый из них хотел преподнести самому себе. Я была популярное, чем все прочие женщины, вместе взятые. Я нравилась всем мужчинам: счастливым и несчастным, хорошим и плохим, старым и молодым, веселым и молчаливым. Робким и развращенным, волкам и свиньям, интеллигентам и мясникам, всем-всем, понял? Все валили ко мне. А ты думаешь, что я святая. Ты совсем сдвинулся, бедняга.

И она расхохоталась еще громче. Но смех не имел к ней никакого отношения. Все ее существо олицетворяло извечное, безымянное страдание. Ее смех звучал сухо и бесчеловечно. Это был чужой смех, смех Бога или пьяного офицера.