Эли Визель: Время неприкаянных

Мне года четыре. Может быть, пять лет. Суббота, после полудня. Мама прилегла в смежной комнате с книгой в руках. Я попросил прочесть мне хотя бы страницу, но у нее болит голова. С ней это часто бывает. Я один с отцом. Я требую, чтобы он рассказал какую-нибудь историю, но тут раздается стук в дверь. «Посмотри, кто это», — говорит мне отец, уткнувшись в газету, от которой его всегда трудно оторвать. Стоящий на пороге незнакомец с печальным лицом спрашивает меня: «Можно войти?» Он высокий, бородатый, широкоплечий. Пугает меня. Взор его, полный тайны, блистает тусклым священным огнем. «Кто это?» — спрашивает отец. «Не знаю», — говорю я. «Странник, — отвечает мне незнакомец. — Усталый странник. И голодный». — «Кого вы ищете?» — «Тебя», — говорит он. «Кто это? — повторяет отец. — Нищий? Впусти его». Отец мой, будь то вечером или днем, никогда не отказывал чужаку в пристанище и пище — тем более в день Субботы. Незнакомец входит уверенным неторопливым шагом. Папа встает, чтобы встретить его и отвести на кухню. Он показывает, где можно вымыть руки, прежде чем произнести обычную молитву, показывает, куда сесть, достает для него тарелку. Однако нищий ни к чему не притрагивается. «Так вы не хотите есть?» — спрашивает отец. «Нет, хочу. И пить тоже. Но нужны мне не пища и не вода». — «Тогда что же?» — «Слова и лица. Я странствую по миру в поисках историй». Голос его завораживает меня. Голос рассказчика: он согревает сердце и обволакивает душу. С той встречи я навсегда полюбил нищих с их котомками, где хранятся истории о принцах, ставших бродягами из любви к свободе и одиночеству. Незнакомец продолжает: «Я пришел испытать вас. Оценить ваше гостеприимство. И могу сказать, что все увиденное у вас мне понравилось». Тут он встает и быстрым шагом идет к двери. «Только не говорите мне, что вы пророк Илия», — произносит мой отец. «Нет, я не пророк». Он улыбается мне. «Я уже сказал тебе. Я странник. Безумный странник».

С той поры я люблю безумных, безумных нищих с печальным лицом и чарующим голосом, который пробуждает запретные мысли и желания. Точнее, не безумие я люблю, а тех, в ком оно живет и сотрясает их, чтобы познали они и свой предел, и неистовое желание преодолеть его. Это стало как бы моей второй натурой. Есть коллекционеры картин, есть любители лошадей. А меня влекут безумцы. Они внушают страх? И поэтому им затыкают рот? Чтобы не слышать их криков? Некоторые меня забавляют, другие пугают. Словно для них человек — загадочная беспокойная тень сновидения, которое, быть может, привиделось Богу. Ничего с этим не поделаешь: меня радует их общество, я люблю смотреть их глазами на мир, умирающий каждый вечер, чтобы возродиться на рассвете, люблю гоняться за их речами, как за дикими лошадьми, слушать, как они смеются и смешат, пьянеть без вина и грезить с открытыми глазами.

Понедельник? Или вторник? Нет, четверг. Словно это имеет значение. Вопреки своему обыкновению, подобно Исааку и Иову, отягощенным годами, как говорит Писание, странник никак не может проснуться. Во сне он только что видел своего отца. Тот был серьезен. Они долго молчали, затем обнялись. Он проснулся внезапно, потом вновь уснул. Во сне его что-то гнетет. Отца больше нет. С ним заговаривают, но он не отвечает. Ему протягивают руку, но он отворачивается. Наконец он с трудом размыкает веки. Он знает, что один, что должен встать, что его ждет долгий тяжелый день, но ему не удается найти место для этого дня в своей неприкаянной жизни. Принадлежит этот день прошлому или будущему? Разум, словно заблудившись в густом тумане, кажется, хочет направить его к местам угрожающим и проклятым. Где-то подстерегает его старая женщина с изувеченными телом и памятью, быть может, чтобы покарать за дурные поступки, давно забытые, и обеты, слишком часто попираемые. Кто она? Женщина, прекрасная как мечта подростка, которую он так и не сумел удержать? Одна из его собственных дочерей, потерявшаяся в глубинах времени, также пораженного безумием? Гамлиэль лихорадочно ищет среди лиц, населяющих его воспоминания, — все притягивают его мрачным взором, словно хотят задушить. Однако он чувствует, что встреча с этой незнакомкой станет этапной в его жизни. Будет ли это поворот? Или же завершение? В таком случае ему, возможно, следует совершить нечто вроде хезбонд ханереш[1] Хешбон hанефеш ( прим. верстальщика ). , суда совести, позволить своей душе составить опись того, что было прожито и о чем грезилось, произвести смотр всего существования, сожженного столькими огнями, изуродованного столькими превратностями?