Поль Фурнель - Маленькие девочки дышат тем же воздухом, что и мы

Он хотел провести очень красивый бой и выиграть его.

После душа он попал в руки клубного софролога. Тот его расслабил и погрузил в состояние отупения, с которым боксер уже научился не бороться. Затем специалист принялся его мягко убеждать в том, что он самый сильный, что этот матч очень важный, что к нему следует подойти спокойно, что его противник всего лишь тупая машина, которую следует проучить, что его удар левой настоящие молот и наковальня в одном флаконе, что его удар правой безжалостен, что он просто обязан победить, победить, победить, опять победить и еще раз победить.

После этой накачки его ждал просчитанный и легкоперевариваемый обед, во время которого, не переставая жевать, он смог оценить внутренне пройденный путь. Он уже был запрограммирован на бой. Он уже не отвечал на вопросы и не видел ничего вокруг себя. Оставшись в одиночестве, он погрузился в короткую и интенсивную сиесту, затем вернулся в зал для последней корректировки.

Господин Жан вышел с ним на ринг, и они вместе разобрали каждое движение на пути к победе. Он боксировал с перчатками господина Жана и все время наступал, наступал, наступал.

В рваном ритме его дыхания господин Жан находил паузы для советов, — закрываясь, поднимай кулаки выше, убери подбородок, отвечай быстрее, — а затем принялся ему рассказывать о его сопернике: странный тип, сидевший в тюрьме за избиение старушки, изгнанный из дома за темную любовную историю со своей сестрой, дважды арестованный за наркотики, дезертир, бросивший жену и детей, готовый на все, чтобы победить — подозрительные связи, жестокое сердце, черная душа. В общем, тот, кто вполне достоин того, чтобы его измордовали. Тот, кто по справедливости заслуживает хорошей взбучки. Подлец, чья карьера должна быть прервана. Подонок, место которому в больнице, причем без надежды на чье-либо сочувствие. А еще трое детей из брюссельского предместья, которых он бросил без гроша...

Господин Жан излагал все это ровно, спокойно, доверительно. Он настраивал уже не первого чемпиона и умел находить слова для воспитания убийц.

Средний вес все это молча слушал, перемалывал, переваривал, переводил в свои плечи и кулаки, чтобы превратить потом в жестокие удары, и уложить соперника на ринг.

Затем, в подвале дворца спорта, он попал к массажисту, который его расслабил, разогрел и забинтовал руки. Специалист объяснил ему, что он массировал немало боксеров, но тут, не лукавя, должен признаться, что никогда не видел таких бицепсов, таких крепких грудных мышц, таких рельефных спинных связок: есть чем раскалывать черепа, сминать челюсти, разбивать носы, рвать печенки, пробивать грудные клетки. Идеальная мускулатура для нокаута. Чтобы избавить мир ото всех сволочей, ото всех ублюдков.

Завязывая ему перчатки и спокойно продолжая начатую тему, господин Жан пришел к логическому выводу: этот бельгиец заслуживал того, чтобы его вычеркнули из списка живых.

Подталкивая его, уже готового, в сторону темного прохода, который вел к яркому свету, реву толпы и жестокому рингу, он сказал только одно: «Размажь его», — и уверенно улыбнулся.

Средний вес продержался восемь раундов, после чего рухнул с окровавленным лицом в ожидании отсчета судьи. Бельгийский негодяй разбил ему эту чертову зубную дугу слева, и весь мир исчез в красном тумане. Это был явный прогресс. На предыдущей встрече он продержался всего лишь три раунда.

В следующем бою — господин Жан в этом был уверен — при продолжительной физической тренировке и хорошей психологической накачке он все же станет настоящим убийцей.

В тот самый момент, когда я отработал этап, за 900 метров до линии, я увидел ее. Я приподнялся, чтобы достать до ручек тормозов, и — может быть, на четверть секунды — ее взгляд упал на меня. На этом этапе я сделал все, что мог; завершать, как и на всех равнинных этапах, должен был Ивон. В эту секунду Келли, обгонявший меня на три-четыре корпуса, бросил свою каскетку на землю, мне кажется, Бернар и Беп сделали то же самое... Они ехали так быстро.

Она стояла на тротуаре, посреди толпы, и она на меня посмотрела. На меня. Она стояла с приоткрытым ртом, не двигаясь, не крича, не хлопая в ладоши.

Я тут же подумал, что она — стриптизерша. Блондинка, полноватая, с большими глазами и сочными губами. Памела? София? Рита? Я могу ошибаться, ведь я никогда не видел стриптиза, да и выжимал я в тот момент не меньше пятидесяти в час. Стриптизерша. И она на меня посмотрела. На меня.