Меша Селимович - Дервиш и смерть

— Как бы я мог сказать ему, не видя его? Во-первых, я хотел его видеть, ибо это выходит первым, но у него первым было то, что он не желал меня видеть, и, таким образом, я сохранил оба своих желания нерастраченными.

— Это он тебе сам сказал?

— Послал свое слово чужими устами. От него пахло отцом, и оно так меня растрогало, что я охотно поцеловал бы губы, которые его принесли, столь юные и невинные, что они не знали, что несут.

— Надо снова пойти.

— Ради девушки?

— Твое дело,— улыбался хафиз Мухаммед,— только пойти.

— Сколько раз нужно ходить? Сколько раз сын должен ходить впустую?

— Еще раз.

Хасан подозрительно посмотрел на него.

— Ты был у отца?

— Был.

— Так, ты был. А зачем? Ты хочешь свести двух упрямых людей, чтобы состоялось пустое примирение?

— Пусть состоится что угодно. Я сказал, что ты сегодня придешь. Поговори с ним. Отца нетрудно растрогать.

— Да, особенно моего.

Я вспомнил без особого удовольствия о своем разговоре с муфтием, он был немного похож на этот, но меня-то вынудили, а здесь?

С печалью подумал я, что, может быть, он примирится с отцом. И с каплей зависти: позабудет меня.

Я совершил омовение и отправился в мечеть.

Было сумрачно, я хорошо помню, и я посмотрел на небо, как крестьянин, по врожденной привычке, которая не выветрилась, хотя не была нужна. А ведь бывало я мог предсказать перемену погоды за несколько дней вперед. Тогда меня обманула туча, она обогнала меня, я был слишком погружен в себя. Да и хотелось, чтоб она пришла, чтобы наступило ненастье, потому, вероятно, и не заметил, как она надвигается. Неразумно я понадеялся на то, что отец испугается дождя и не пойдет в город.

День ослабевал, небо на западе еще оставалось красным. Помню, как на фоне небесного пламени я увидел четырех всадников в начале улицы. Они были прекрасны, словно вышитые на пурпурном шелке, словно пришитые к алому полотнищу небосвода, словно четыре одиноких ратника на широком поле перед битвой, чуть заметными движениями успокаивающие лошадей.

Я направился к ним, и кони взвились, побуждаемые ударами, которых я не видел, и помчались вперед, перекрывая узкую улочку от одной стены до другой.

Они шли на меня!

Я не был трусом когда-то, сейчас я не знал, что́ я, но в той ситуации мне не помогли бы ни храбрость, ни трусость. Я оглянулся: ворота далеко, в десяти шагах от меня, и недостижимы. Махнул всадникам: остановитесь, растопчете меня! Но они хлестали бичами по крупам, подгоняя лошадей, все ближе, земля гудела самым жутким звоном, какой когда-либо мне доводилось слышать, а четырехголовое чудовище, разъяренное и кровожадное, приближалось со стремительной быстротой. Я пытался бежать или только подумал об этом, но в ногах не было сил, кони сопели за спиной, всей спиной ощущал я трепет от готового вот-вот опуститься бича, упаду, растопчут, я прислонился к стене и, вросший в нее, уменьшившийся, но еще доступный, видел над собою четыре оскаленные конские морды, огромные, красные, полные крови и пены, и четыре пары конских ног, что кружились вокруг моей головы, и четыре суровых лица и четыре раскрытые пасти, красные и окровавленные, как у лошадей, и четыре бича из воловьих шкур, четыре шипевшие на меня змеи, оплетавшие мое лицо, шею, грудь, я не чувствовал боли, не видел крови, глаза были оцепенело прикованы к распятому чудовищу с бесчисленными ногами и бесчисленными головами. Нет! — что-то немо вопило во мне, страшнее страха, тяжелее смерти, я не вспомнил о боге, о его имени, оставался лишь красный, кровавый, непостижимый ужас.

Потом они исчезли, а я продолжал видеть их, они словно отпечатались на окровавленном сукне неба, в моем взоре, под веками, как будто я глядел на солнце.

Я не мог, не смел двинуться, я боялся, что не удержусь на ногах и упаду на мостовую, я не понимал, как я стою, ибо не чувствовал под собой опоры.

Откуда-то появился мулла Юсуф, не знаю, с какой стороны.

— Тебя ушибли?

— Нет.

— Ох да.

— Все равно.

Полное, здоровое лицо его было бледным, ужас и испуг виделись в глазах. Он жалеет меня?

Хорошо, что подошел именно он, перед ним я буду храбрым. Не знаю почему, но иначе нельзя. Перед кем угодно можно обнаружить страх, перед ним я не смею.

— Пошли в текию,— чуть слышно произнес он, и я вспомнил, что по-прежнему продолжаю стоять у стены.

— Опоздаю в мечеть.

— Нельзя в таком виде идти в мечеть. Я тебя заменю, если хочешь.

— На мне кровь?

— Да.

Я направился к текии.