Малькольм Брэдбери - В Эрмитаж!

— По-моему, не далее как сегодня ночью.

— Едва ли. Они враждовали еще в Стокгольме. Они никогда не сойдутся.

— А как поживает проект «Просвещение»?

— Пока никак. Профессор Бу закрылся в своей каюте вместе с Альмой.

— Это все из-за меня. Я чувствую себя жутко виноватым.

— Напрасно, уверяю вас. Разве что вам нравится чувствовать себя виноватым, как это часто бывает. Его поведение — обычный каприз, не более. Профессор Бу отлично чувствует, когда можно покапризничать, а когда не стоит. А в результате он просто имеет возможность отдохнуть и заняться тем, что ему нравится.

— И что же ему нравится?

— Устраивать чужие дела и заключать сделки. Ведь Бу — известнейший проныра, деляга, тусовщик и манипулятор.

— В самом деле?

— Профессор Бу знает всех, и все знают его. Он ведь заседает в Нобелевском комитете, который для писателей — все равно что Олимпийский комитет для спортсменов. Это открывает ему любые двери и дает возможность участвовать во всех самых представительных собраниях.

— Но он же не выходит из своей каюты…

— Да; но у него есть телефон. Я думаю, сейчас он звонит, отправляет телеграммы, рассылает свои послания и предложения и заключает какие-то тайные сделки. Он общается с Вашингтоном и Парижем, со Стокгольмом и Римом. И конечно же, с Петербургом. Несомненно, он хорошо знает Петербург. Знаете ли, эти манипуляторы-международники — истинная соль земли.

— А что же с проектом «Дидро»? Он все еще жив?

— Живее всех живых. С чего бы ему умирать? Из-за этой драчки вокруг докладов? Так без этого ни одна конференция не обходится.

— Я имею в виду последние новости. Вы смотрели телевизор сегодня утром?

Сегодня утром российский мир выглядел еще непригляднее, чем прежде. На экране шли панорамные кадры выгоревшего и почерневшего Белого дома, и языки дымного пламени лизали его стены. Парламент разогнали; ему заткнули рот. Но озлобленные толпы с красными и трехцветными флагами все еще ходили повсюду, и по улицам все еще грохотали танки. Кого-то выносили на носилках. В Москве объявили комендантский час. Но на царе Ельцине переживания не сказывались ничуть. На телеэкране он выглядел еще более непреклонным и устрашающим, чем обычно, — как главная деталь механизма, только что продемонстрировавшего свою несомненную мощь. Как Всероссийский Отец. «Друзья, я низко кланяюсь всему российскому народу», — сказал он, склонив перед камерой седую главу.

— Да, смотрел, — отвечает Мандерс с очаровательно беззаботным видом, какой часто бывает у дипломатов. — Там все интереснее и интереснее. А вас в Россию не тянет?

— Честно говоря, не уверен. В страну, где происходит такой кризис…

— Но что может быть интереснее кризиса?

— По-моему, разгар революции — не лучшее время для проекта «Просвещение»… — возражаю я.

— В корне неверный подход! — восклицает Мандерс. — Знаете ли, когда бы вы туда ни приехали, вы всегда попадете в кризис. В России всегда кризис. А Просвещение, как я полагаю, само по себе революционно. Разум всегда был источником проблем и неприятностей. Так было, есть и будет. Об этом, кстати, говорит и ваш приятель-племянник вот в этой книжке. Философия и добродетель хороши каждая на своем месте, но между ними очень мало общего. Помните, что сказал племянник? Конечно, это очень приятно — быть философом, мыслить, обсуждать и посещать благовоспитанные салоны. Но если вы червь, то большую часть времени вам приходится ползать. И вы, несомненно, пылаете гневом и жаждете мести, если кто-нибудь на вас наступит.

— Конечно, — киваю я. — Вы знаете, я вспомнил одну конференцию на Канарских островах…

— Вы, академики, все время на конференциях, — улыбается Мандерс. — Ну как? Хорошо съездили?

— Не слишком. Это было еще во времена Франко. Там как раз происходили студенческие волнения, шла вооруженная кампания за независимость Канар. Я понял, что тут что-то не так, уже когда сошел с самолета и не обнаружил профессора, который должен был меня встретить. Вместо него там была группа студентов, изо всех сил скрывавших лица за воротниками курток. Они сказали, что профессор очень извиняется, но он сейчас прячется в горах вместе со своей женой. Он надеется, что это не помешает моим лекциям и что я смогу провести конференцию без него. Поскольку я был единственным иностранным докладчиком, эта новость меня отнюдь не обрадовала. Я поехал в университет — и оказался в центре большой студенческой демонстрации. Испанские власти реагировали на нее как обычно. Все подступы к университету были заблокированы бронированными джипами с автоматчиками.