Малькольм Брэдбери - В Эрмитаж!

Вот почему через несколько минут я уже иду по коридору, как какой-нибудь посыльный, нагрузившись пятью чемоданами, в которых, похоже, содержится весь тяжеленный гардероб оперного театра. Редкие матросы, встречающиеся на моем пути, подозрительно оглядываются, но не говорят ни слова — и в самом деле, что тут скажешь? На этом корабле подозрительно все. Но где же ее каюта? Я пробираюсь по пассажирским трапам: палуба С, палуба В, палуба А. На палубе А я будто попадаю в иной мир: стены здесь обшиты деревом, на полу ковровые дорожки. Очевидно, я угодил в древний заповедник российской элиты и членов партии. И тут откуда-то из дальнего конца коридора я слышу голос. Это ария Брунгильды в Валгалле, возвещающая о гибели мира. Когда я подхожу поближе, эти рокочущие, но все же чистые звуки сменяются чем-то более знакомым. «А мне, Онегин, пышность эта, / Постылой жизни мишура, / Мои успехи в вихре света, / Мой модный дом и вечера, / Что в них?» — выводит трели сильный голос за дверью из красного дерева. Похоже, я наконец нашел, что искал.

Я стучу, и шведский соловей распахивает дверь. Ее длинные рыжие волосы уже распущены. Она выглядит просто великолепно в мягком белом халате, драпирующем ее роскошные формы, и с целой бутылкой розового шампанского в руке. Но время в своих стильных апартаментах дива коротает не в одиночестве. На койке сидит некто в белом мундире и фуражке. Он тут же вскакивает, проскальзывает мимо меня (хотя я вроде бы всего лишь посыльный) и исчезает где-то в коридорах.

— Это капитан, — объясняет Биргитта. — Его позвал долг: ему нужно вести корабль. Он заглянул на минутку, чтобы угостить меня шампанским. Русские любители оперы — это просто прелесть!

— Русские любители всего — это просто прелесть! — говорю я. — Извините, что помешал. Мне кажется, нам пора обменяться багажом.

— Обменяться?

— Вот ваш багаж, — заявляю я, — вы забыли его в моей каюте.

— О! И вы его принесли? Он очень тяжелый?

— Очень.

— Так заходите и бросьте эти чемоданы где угодно. Надеюсь, вы их не роняли? Там же одной бижутерии на четверть миллиона фунтов!

— Нет, слава богу, не ронял.

— Знаете, дорогуша, я всегда вожу ее с собой. Но вам, наверное, надо дать на чай? Хотите выпить? А как вам нравится моя хижина?

Да… для маленькой хижины это помещение более чем роскошно. По крайней мере, здесь очень просторно. Примадонну не стали селить в металлическую коробочку без окон. В полном соответствии с ее внушительной славой и еще более внушительными габаритами ей выделили каюту класса «империал» (или, если точнее, «парт-элит») — самую обширную из имевшихся. Здесь нет узкой койки — напротив, здесь стоит двуспальная кровать под шелковым покрывалом, на которой уже разбросаны великолепные одежды певицы. Здесь нет узенького металлического пенала для одежды — здесь стоит огромное трюмо со сверкающими зеркалами и разноцветными лампочками, на котором уже развешана ее бижутерия. И никакого тюремного душа — огромная ванна, уже заполненная ее бельем. Большой гардероб. Софа с подушками. Вазы с цветами. Большие легкие стулья. И серебряное ведерко со льдом, где когда-то стояло то самое шампанское, которым она сейчас размахивает. Иллюминаторы с портьерами, а за их стеклами тихо колышутся балтийские воды, сверкая в лучах корабельных прожекторов. Редкие волны разбиваются о серые гранитные острова архипелага, мерцающие в призрачном лунном свете подобно бижутерии на трюмо.

— Видите, каков он, мой архипелаг? — улыбается дива, торжественно вручая мне бокал. — Давайте выпьем шампанского.

В этом шелковом халате (наверное, администрация предоставляет такие только самым важным и уважаемым клиентам) дива выглядит, надо сказать, еще величественнее и сиятельнее, чем обычно. Есть что-то царственное, имперское и воистину трансцендентальное в осанке и габаритах этого существа, в полногрудии ее бюста, в гудящей гулкости ее громогласия.

— Кстати, я распаковала ваши вещи, — замечает она, садясь на кровать и жестом приглашая присоединиться к ней.

— Да?

— Ваша одежда висит в гардеробе.

— Да, но зачем?

— Я искала книжку, про которую вы мне рассказывали. Про мсье Рамо и его племянника.

— Ах да! У вас было время ее почитать?

— Совсем немного. Пока ко мне не зашел капитан. Ужасная книга!

— В самом деле?

— Так грустно обо всем этом читать… — вздыхает она, надевая очки и листая томик: — «Рамо оставил нам ряд опер, где есть гармония, обрывки мелодий, не связанные друг с другом мысли, грохот, полеты, триумфы, звон копий, ореолы, шепоты, победы, нескончаемые танцевальные мотивы, доводящие до изнеможения. Но и этот композитор, в свою очередь, будет низвергнут. И он предчувствовал это, и это делало его мрачным, печальным и сварливым, ибо никто, даже красавица, проснувшаяся утром с прыщиком на губе, не раздражается так, как автор, стоящий перед угрозой пережить свою славу».