Valery Frost - Заговор по душам. (Малоросский прованс.)

Кто такая Епанчина?

Противный преподаватель, Петр Васильевич, читал скучнейшие лекции по истории дореволюционной России! Вера вечно спала на его лекциях, получала высокие оценки лишь за красивые глазки. И вот на тебе! Попала именно в то время, о котором ни сном ни духом. Эх, вы, Петр Васильевич...

Генерал Николай Епанчин... знаком с государем. Близкая связь. Вера должна предотвратить войну? Надо вернуться к отцу? Или не надо? Сама сбежала? Или он сослал? Почему?

Вера - дипломированный историк, а информации про значимые фигуры в государстве начала двадцатого столетия - как кот наплакал. Ее конек - Древний Мир и Темные Века...

Солнцева тяжело вздохнула - слишком много вопросов.

- Вам следует отдохнуть, Вера Николаевна.

Обладатель глухого голоса, верно, прочитал ее мысли. Солнцева в девичестве, а теперь Епанчина, открыла глаз. У кровати стоял мужчина в больничном халате. То, каким взглядом смотрела на подошедшего медсестра, подсказывало, что больную посетил доктор. Многоуважаемый и глубоко почитаемый лекарь.

Сорвавшись с места, словно гончая, сестра милосердия вновь уложила пациентку и заботливо расправила складки на простыне.

Вера решила набраться сил перед тем, как решать непосильные задачи. Утро вечера, как говорят...

Спустя пять дней Солнцеву выписали из больницы. К моменту выхода "в свет" Вера успела узнать о себе довольно много, однако пополнить знания воспоминаниями из будущего, не смогла. Епанчина была для нее не больше, чем упоминанием на полях.

Родилась в Петербурге в семье потомственного генерала в тысяча восемьсот восемьдесят шестом году. И сейчас в свои двадцать пять лет могла считаться старой девой. Видно, это и было одной из причин, по которым и отослали генеральскую дочь. На телеграммы орденоносный батюшка не отвечал, но был жив и здоров, как утверждали газеты. И даже награды получал. Значит, сердился за что-то на дочь. А может, там вообще какая-то история приключилась с любовником? Во времена дореволюционные с этим было еще строго.

Просить докторов проверить, на месте ли невинность, глупо. Если в девятьсот двенадцатый год отправилось тело Солнцевой, то все атрибуты должны были сохраниться. У кого бы узнать подробности изгнания?

Уцелевших документов оказалось не очень много: свидетельство о рождении, рекомендательное письмо к директрисе гимназии, банковский чек на имя Епанчиной. Свидетельства о браке не нашлось. Довольно большое количество писем было испорчено водой. Те бумаги, что сохранились, лежали со всеми, завернутые в кожаный конверт. И лишь благодаря защите из толстого слоя писем, более ценные ордера сохранили свое содержание.

Крайне странно было смотреть на цифры, обозначающие даты. К "тысяча девятьсот" сознание было приучено. А вот с девятнадцатым веком совсем было трудно смириться. Вера паниковала, впадала в ступор, смеялась невпопад. Оттого и задержали ее выписку. Думали, не совладает с собой девушка. Но, в конце концов, доктора уверились во вменяемости пациентки и дали добро "на выход".

Лето девятьсот двенадцатого года -- это вам не жаровня-душегубка периода парникового эффекта.

Вера стояла на высоких ступенях приютившей ее на некоторое время больницы, крепко сжимая в руках деревянную ручку чемодана. Солнечный свет заставлял жмуриться, отчего кругляши бликов прыгали перед глазами. Свежесть июльского ветра удивляла, а перспектива не быть найденной замерзшей в подворотне радовала.

Новоприбывшая гостья не узнавала города. Дома каменно-деревянные в два-три этажа максимум, которые совсем не закрывали вид на реку, мощеные дороги, простые деревянные скамьи на бульваре, раскидистые тонкоствольные деревья, бут вместо тротуарных бордюров. Брусчатка. Вот откуда столько шума! Катившиеся мимо конные экипажи издавали резкие звуки. Это не монотонный гул автомобилей мегаполиса. Это совсем другой шум. Деревенский. Рыночный. Босоногая малышня. Место чистильщика обуви на углу дома. Театральные афиши на круглой тумбе. Вместо привычных фонарей - телевизионные антенные рогатки на столбах. Барельефы и лепнина на фасадах домов. Гудок автомобиля на перпендикулярной улице. Звон колокольчиков на открывающихся дверях.

Вера повела носом. Тонкой ленточкой в больничный фимиам вплелся аромат ванили. От прошедшей мимо женщины в пышной юбке потянуло сиренью.

По улице чинно вышагивали пары. Дамы, одетые в длинные, но довольно узкие платья прятались в тени широких полей шляпок либо обходились зонтиками. Поголовно усатые кавалеры с блестящими и зачесанными на макушку волосами держали под руку своих спутниц и выстукивали тростями мостовые. Дети в коротких платьях и шортах с полосатыми "моряцкими" воротниками.