Сергей Дигол - Практикант[СИ]

Как следует отдышавшись, что жизненно необходимо людям, сознательно отказывающим своим легким в насыщении кислородом, мы с Сан Санычем, стоило директрисе оставить нас в учительской наедине, формально — для продолжение методической беседы, стали бурно, как только что покинувшие комнату страха, обмениваться исключительно положительными впечатлениями. Он хвалил меня, я — не скупился на комплименты в отношении лицеистов, обязанных своей подготовкой, конечно же, ему. Его единственный вопрос касался литературы, по которой я готовился.

Так он узнал про «Историю Европы».

Я же, сбросив с себя, в соответствии с требованием директрисы, пуховик и вышагивая из урока в урок по классным помещениям, так, что в конце дня ноги у меня гудели сильнее головы, стал героем всех лицеисток. Все дело, было, конечно, в возрасте, вернее в возрастной разнице: от одиннадцатиклассниц меня отделяли какие–то пять лет — наиболее сближающая с их точки зрения дистанция.

Да и с моей тоже, понимал я, с едва заметной — я проверял у зеркала — улыбкой неспешно разгуливая на переменах среди лицеисток, застывавших у стен при моем появлении не хуже курортных проституток, завидевших первого туриста в самый первый день курортного сезона. Мне, конечно, стоило лишь щелкнуть пальцами, а может, просто присвистнуть, но я старался даже не удостаивать их взглядом. Не из–за высокомерия, разумеется, а лишь из–за возбуждающего, но все же страха перед таким чувствительным и одновременно стремным дефисом в связке «учитель–ученица».

Могу поспорить, что отработанное на лицеистках обаяние сыграло, в конечном итоге, решающую роль в тех положительных отзывах, которыми меня по окончанию практики наградила Нелли Степановна.

— Так хочется увидеть вас снова, — сказала она, прощаясь со мной. — Непременно в нашем лицее, и непременно преподавателем истории.

Признаюсь, моя кривая улыбка была не самым деликатным ответом на ее искренность. Но что поделать, если я решил, что тетка в меня втюрилась?

Что ошибался, я понял спустя семь лет.

А еще — убедился, что мыслил в верном направлении.

— Демьян? Какой Демьян? — переспрашивает меня трубка совсем не изменившимся, словно и не было этих шести с лишним лет, голосом. Знакомым баритоном, причем усталым, что неудивительно, учитывая, что на часах без четверти десять.

И все же я вряд ли разбудил Сан Саныча, одного голоса в трубке которого было достаточно, чтобы представить себе эту картину настолько ясно, будто со звуками через телефонную связь в мозг внедряется синхронное изображение: учитель истории Морщинин при свете настольной лампы проверяет, чуть сгорбившись за столом, контрольные работы лицеистов, перелистывая одну страницу за другой, перекладывая, с перерывом на проверку, тетради из одной стопки в другую.

После показавшихся мне вечностью разъяснений (Сан Саныч же наверняка решил, что его собеседник чересчур нетерпеливо и эмоционально пытается напомнить о себе), упавшим, словно сдаваясь на милость упрямцу, голосом Морщинин наконец говорит:

— Ах, да. Я вспомнил вас.

Еще более воодушевившись, я, не в силах сдержаться, сразу перехожу к делу, отчего у Сан Саныча даже голос — представляю, как ему перекосило лицо — стал таким кислым, словно он залпом треснул рюмку уксуса.

— Чей номер? Нелли Степановны?

Он явно почувствовал неладное.

Он был славным мужиком, этот Сан Саныч — в свое время деканат и в самом деле подбросил мне неожиданный подарок, — но как и многие работяги, вступившие в пенсионный возраст, он отмахивался от перспективы бессрочного, вплоть до гробовой доски, отдыха, отчаянно и с ужасом, как от налета малярийных комаров и в каждом конкуренте, тем более в молодом, видел знак неизбежных и, главное, скорых проводов на заслуженный покой.

— Сейчас, сейчас. Где же он?

Сан Саныч копался, а скорее, делал, насколько это возможно по телефону, вид, что копается в своем мобильнике, вернее в адресной книге последнего. Я же точно делал вид, что такая ситуация — никакой не абсурд: на кой, право же, помнить преподавателю номер мобильного телефона начальницы, если он и так ежедневно получает ее распоряжения, сдает отчеты и вообще, как манны небесной ждет летнего отпуска, чтобы глаза ее — в прямом смысле — не видели.

Номер ее мобильного Морщинин не нашел. Ну, или не захотел найти. Зато продиктовал домашний номер Нелли Степановны, который, как оказалось, я и так знал. Вот только понял я это лишь после того, как я увидел номер написанным собственноручно мной на обрывке бумаге. Номер и в самом деле не изменился.