Сергей Дигол - Практикант[СИ]

Впрочем, моей целью были не прохожие, в толпе которых нищие безошибочно вылавливают обладателей двух спасительных для себя качеств — пусть и ограниченного, но все же количества наличных денег и ничем не ограниченной сердобольности. Да и район, в котором собирался промышлять я, мало походил на место заработка нищих: их тут попросту не было. Если кому–нибудь из них и пришло бы в заросшую слипшимися от жира волосами, одурманенную ежедневными возлияниями из недопитых бутылок голову, присесть на краю тротуара, положив на бедро перевернутую грязными ногтями вниз кисть, вмешательства служб правопорядка могло бы и не понадобиться — их метлами погнали бы с не успевших стать насиженными мест сообразительные дворники. Еще до того, как по улице промчались бы куда как более привычные обитатели — лимузины с мигалками, внутри которых на кожаных креслах — не то что на тротуаре — удобно размещаются просители рангами повыше — от иностранных послов до президента.

Причиной моего появления в фешенебельном — в принципе мало применимое к Кишиневу определение — районе стало расположение института истории. Так что, если быть точным, я вернулся туда, откуда не без уязвленной гордости бежал, оскорбленный унизительной зарплатой, предложенной Драгомиром. Как давно это, оказывается, было и как мало изменилось с тех пор! Я снова шел в институт, как нищий на паперть — без вариантов. И каким неуместным — вроде лепрозория в центре оздоровительного курорта — выглядело расположение на третьем этаже Министерства юстиции института истории, большинство сотрудников которого по уровню дохода никак не дотягивали до наиболее преуспевающих кишиневских бродяг.

Аспирантом мне каждый раз хотелось развести руками перед брезгливо отворачивающимся от моего удостоверения вахтера–пенсионера на входе в министерство, и даже подробно объясниться: я, мол, дизайнер, верстальщик и еще черт знает кто в издательстве, что в принципе не суть важно. А важно то, что ты, старый пердун, прокручивал я в голове свою гневную тираду, по меньшей мере напрасно относишь меня к людям второго сорта, хотя нельзя не признать, что подобное разделение входящих в это здание людей не лишено справедливости, и я даже соглашусь с тем, что полудурки с научными званиями, протирающие штаны на третьем этаже, заслуживают всеобщего презрения, начиная с вахтера, гордо выпячивающего перед ними пузо и льстиво улыбающегося холеным сотрудникам министерства.

Теперь же я готов вытерпеть унижение, да что там — даже мысленно не отвечать вахтеру — уже другому, но все равно такому же старому пердуну. Я даже готов сам изобразить лесть на своем лице, лишь бы он не нажал на свою кнопку, блокирующую вертушку турникета, которым за годы моего отсутствия обзавелось министерство. Сжимая под мышкой темно–оливковую папку для бумаг, свободной рукой я тычу ему в лицо серой корочкой аспирантского удостоверения. Тычу быстро, лишь чуть замедляя шаг и не раскрывая удостоверения. Еще бы, ведь в раскрытом виде моя корочка не алиби, не оправдание, а неопровержимое доказательство моей вины: срок документа истек четыре года назад. Как раз с формальным окончанием аспирантуры, если предположить, что раньше трехлетнего срока обучения меня оттуда не исключили за систематическую неявку. Заочно и единогласным решением научного совета.

Во всяком случае, какое–то извещение — что–то вроде повестки в армию — мне должны были выслать, прикидываю я и понимаю, что ничего подобного не получал. Зато я получаю неожиданный ответ на предъявленную вахтеру корочку. Нет, он не отворачивается, скривив губы, не выпячивает живота (кстати, этот, новый, еще толще прежнего вахтера) и даже не требует раскрыть удостоверение.

Он просто жмет ногой под столом на свою кнопку, и я охаю от удара бедром о замершую в мгновение ока, как от колдовства, лопасть турникета. Поморщившись, я поднимаю глаза и вижу, как вахтер открывает рот, демонстрируя мне два ряда одинаково–пожелтевших зубов — визуальный обман вставных челюстей, поселившихся во рту владельца еще, должно быть, в советские времена.

Черт возьми! Я успеваю, до того как из наполовину искусственного рта раздадутся первые звуки, прикинуть, что же мне доведется услышать, и прогноз этот, увы, неутешителен.

«Да таких корочек давно уже нет!», рявкнул у меня в голове, правда, голосом прежнего вахтера, новый вахтер.

— И правильно сделали, что разогнали! — слышу я хриплый, как у заядлого курильщика, голос, пролетающий, прежде чем достигнуть моего слуха, через открытые ворота, образованные вставными челюстями.