Сергей Дигол: Старость шакала[СИ]

Матерь божья! Волк! Да какой — не маленький и не большой, а здоровенный, точно медведь! Шерсть густая, торчком, глаза острые как кинжалы, пасть огромная — человеческая рука целиком уместится. Собаки не то что лаять — скулить не решаются, позади шакала в траве схоронились, уши к голове прижали, посматривают на волка осторожно, но не без зависти. А волк господином стоит на полянке, зайца рвет — по–хозяйски, не спеша. Поел, осмотрелся, и двух шагов ему хватило, чтобы раствориться в чаще. А шакал голову поднял, на полянку юркнул, кишки заячьи подобрал и дальше по следу волчьему побежал.

Эге–ге, только и пробормотали охотники, как только речь к ним вернулась. На карася мы грешили, а тут вон какая щука. Придется еще за шакалом побегать, да не губить проклятого, пока на волка не выведет.

День гонятся охотники — шакал знай себе удирает, а волка все не видать. И второй день в погоне проходит, и третий, и пятый. И хлеб весь уже съели охотники, и воду всю выпили, да все ягоды с кустов пообрывали, а собаки, кажется, рады бы и кишки заячьи да шкуру беличью после волка сожрать, да только шакал прытче псов измученных, псов исхудавших.

Эге–ге, сказал тогда старший из охотников, и остальные потупились, соглашаясь — да, упустили мы волка, не видать больше зверя лютого, пока, избави Боже, на дома наши не набредет. Не успели горю своему как следует предаться, как видят — присел шакал, притаился, родимый, ушки свои шакальи к голове прижал, на полянку поглядывает — облизывается, хотя и дрожит. Откуда только силы у охотников взялись — словно Господь наш всемогущий вдунул в них духа больше, чем в остальных смертных.

Бах! Бах–ба–бах, бах, ба–ба–ба–бах!

Рухнул волк замертво, даже удивиться не успел — какие это наглецы посмели на него, царя лесного, стволы поднять. Псы охотничьи, слуги верные, уж на что раньше людей в охоте разуверились, и те с остервенением вцепились в волчару убитого, стали его, еще кровью и паром исходящего, на куски раздирать.

И был праздник в деревне, и пили люди, и ели, и плясали семь дней и семь ночей во славу храбрецов–охотников. И сделали столб высоченный, и подвесили на самый верх его тушу волчью — для острастки, чтобы каждый зверь лесной обходил деревню стороной, по добру, по–здорову.

А что же шакал? Как засвистели над головой его шакальей пули, припустился он с перепугу, да бежать куда глаза глядят. И мчался, не оглядываясь, пока слышались крики охотников, да лай собак. А как стихло все, отдышался шакал, облизал бока, да спину распрямил, сообразив: а ведь теперь я, шакал, и есть царь лесной. И все белки мои, и зайцы, и фазаны. Да не кишки, не головы, и не перья только. Мясо! Мясо нежное, горячее, свежей кровью брызжущее. А то, глядишь, и до кабана доберусь.

Так думал шакал своей головой шакальей, и сердце его радостно трепыхало, воспылав благодарностью к людям с ружьями — освободителям от ига волчьего. Это ж надо, всю жизнь падалью побирался, не мог успокоиться шакал, дрожа от ненависти к убитому зверюге.

Ох, теперь–то наемся, ох и от брюха, нетерпеливо думал шакал, завидев трусящего по лесу зайца. Припустился за косым — да куда там! Только пошел плутать за зайцем меж деревьями, как вдруг — шмяк носом. Пенек!

Лежит шакал в траве, лапой подергивает, глазами помаргивает, вместо морды у него сплошная рана кровавая. Лежит, собирает вылетевшие из головы мысли шакальи. Что за заяц такой попался, думает шакал, такой и волку, небось, не по зубам. Поскулил он, нос разбитый зализывая, как вдруг видит — бельчонок. Крохотный, несмышленный. Ладно, решил шакал, шут с ним, что мясо мало, потом найду и пожирнее. Главное — весь лес мой! Кого поймаю, того и заломаю! Кого захочу, того и проглочу! А начну с бельчонка малого, бельчонка несмышленного. Поплатиться за свою глупость, да что поделать — есть смерть как охота! Подкрался шакал к бельчонку, да как прыгнет! Шмяк о сосну, а бельчонок уже на ней, на ветке покачивается, да на шакала скулящего испуганно поглядывает.

Ох и больно! Ох и напасть–то! Ворочается шакал под сосной, траву подминает, да криком горьким лес оглашает. Скулит так, что все звери лесные затихли, да попрятались: мало ли что, думают, кабы и с нами какой беды не стряслось.

А через месяц зашевелились, захрюкали заросли лесного шиповника — то кабан дикий пришел спелыми ягодами полакомиться. Ест кабан жадно, чавкает так, что далеко слыхать — по вкусу ему ягоды лесные. Как вдруг: уииии–уиииии–уииииии!!! Завизжал кабан, и пустился наутек, бежать со всех лап своих кабаньих.