Мари-Клер Бле - Современная канадская повесть

В середине этой прискорбной недели, в среду утром, отстучав очередное невнятное послание самому себе, Лэндон выглянул в окно и увидел, что миссис Боксли вышла из дома и отправилась за продуктами. Через несколько минут подала голос его дочь. Лэндон навострил уши. Поначалу это был пробный плач — так ребенок проверяет обстановку, ждет, когда раздадутся шаги и придет помощь. Но постепенно он набрал силу и по высоте и мощности поднялся до пронзительного, нестерпимого рева. Он наполнил весь дом, словно сирена, извещавшая о страшном бедствии, и сквозь штукатурку и дощатый потолок проник в берлогу Лэндона. Вой длился примерно минуту, потом оборвался. На секунду воцарилась неземная тишина — и сигнал тревоги включился на полную мощность, заработала вся городская система оповещения: душераздирающий вопль, от которого кровь стыла в жилах. Лэндон догадался, отчего загорелся сыр-бор: наверняка Вера шлепнула малышку. Слушать эти крики — настоящий припадок, истерия — было выше его сил. Лэндон кинулся вниз, перепрыгивая через ступеньки, в мозгу вспыхивали жуткие видения. Его жена сейчас — сама фурия. Что, если она шваркнула его дочь о стену? Когда человек ослеплен яростью, всякое случается.

Вера стояла посреди гостиной и держала кричащего ребенка. На ней — кимоно из махровой ткани, шлепанцы с голубыми помпонами. Вид у нее был безумный, щеки горели, темные волосы взмокли и спутались. Она рехнулась, мелькнуло в голове Лэндона. У нее это наследственное. Но он понял и другое: то, что сейчас происходит, — для нее страшное унижение. Когда она заговорила, голос звучал тихо, это был почти шепот, но в нем звучала такая угроза, такое отвращение, что Лэндон содрогнулся — ее ненависть ударной волной грохнула его прямо по сердцу.

— Может, ты в конце концов сделаешь что-нибудь? Я больна, разве не видишь? Как можно навешивать на меня еще и это?

В глазах ее блестели слезы. Лэндон забрал малышку, крепко прижал ее к груди и принялся быстро ходить по комнате, что-то мурлыча в маленькое ушко и похлопывая по маленькой попке. Но девочка уже израсходовала все силенки и теперь успокаивалась, из горла вырывались сдавленные всхлипы. Лицо пылало жаром, взмокло, и сквозь рубашку Лэндон ощутил перестук крохотного сердечка. Он сердито повернулся к Вере.

— Что ты с ней сделала, можно узнать? Шваркнула о стену? Прямо сцена из трущобной жизни. Но чтобы в этой части города… Вы ведь здесь — народ цивилизованный… за нами идут массы.

— Ах ты, скотина… мерзавец.

Вера не собиралась сдавать позиции; кимоно распахнулось, сверкнула голая грудь. Как потаскуха из средневековой таверны, подумал Лэндон.

— Ну так что ты с ней сделала? — закричал он. — Ребенок весь изорался. — Он продолжал нервно ходить взад и вперед. О боже, эти сцены ему нож острый! Он после них как выжатый лимон. Такие перепалки — не его стихия.

— Я ее шлепнула… дальше что? — взвилась Вера. — Не убила же. Просто шлепнула. Я ее мать. Она разоралась без всякой причины.

— О, да… твои шлепки… — Лэндон проявлял глупую настойчивость. — Я знаю твои шлепки.

— Отцепись от меня, Фред… Вот и все… Отцепись…

Она выскочила из комнаты, ее шлепанцы с помпонами захлопали по полу — какой нелепый звук! Удрученный Лэндон продолжал ходить, как часовой, туда-сюда, дочка гукала возле его плеча. Он знал, что перегнул палку. Вера болеет, надо было спуститься и помочь, как только он увидел, что Боксли ушла. А он — чем он занимался? Корпел над каким-то изящным предложением, дописывал стержневую главу? Нет — среди оберток из-под шоколада и апельсиновой кожуры он знай себе груши околачивал. Он поклялся себе, что исправится, будет более заботливым. Начнет искать работу, и не в следующем году, а завтра. В прихожей он упаковал дочку в комбинезон, застегнул все молнии и положил ее в коляску на высоких колесах. Прогулка на свежем воздухе — это хорошо. В голове прояснится. Да и страсти улягутся.

По заснеженной и продуваемой ветрами улице шел покаявшийся грешник, на нем была старая куртка студенческих лет с надписью «Гуманитарий-51» поперек спины, он шел и толкал коляску с дочерью мимо домов богачей. Одна старушонка с голубыми волосами улыбнулась им из своей бойницы, склонив голову набок и шевельнув пальцами — изысканный, но туманный жест. Кто-то говорил Лэндону, что ее муж — крупный биржевик. Наверное, она совсем выжила из ума — пленница в собственном замке, которая каждый день надирается хересом «Бристольский крем». Тем не менее Лэндон приветственно махнул ей в ответ. В такой мрачный день сойдет улыбка даже от сумасшедшей старухи. Легкое покачивание и морозный воздух убаюкали крошку, спеленатую в уютный кокон, и она уснула. В киоске на Сент-Клер-авеню Лэндон купил газеты и пошел к дому, возле которого застал миссис Боксли — она спускалась по ступенькам боком, крепко вцепившись в перила. Как и полагается людям пожилым, она проявляла осторожность: ступишь на обледенелый край ступеньки — и скатишься вниз на мягком месте, не ровен час, кости переломаешь. Странно, почему она уходит так рано?