Мари-Клер Бле - Современная канадская повесть

— То есть вы решили заслужить спасение, поставив его в зависимость от спасения других, — вы не усматриваете в этом высокомерия по отношению к этим другим?

— Таково наше призвание, и мы принимаем его со смирением.

— При этом ваше сострадание никогда не простирается так далеко, чтобы позволить ближнему согрешить. Забота о собственном спасении делает нас непреклонным. Она лишает вас милосердия. Не за чужие души вы дрожите, а за свою.

Я вижу все то же горестное выражение на его лице. Его смирение — подлинное. Он отвечает, понизив голос:

— Заботиться о спасении своей души — первый долг для священника, как и для каждого человека. Вы говорите о сострадании. Сострадать ближнему в том смысле, в каком вы это понимаете, означало бы погубить себя самого. Господь не требует от нас сострадания ценой вечных мук.

— А что, если первый долг человека — быть счастливым?

Здесь он не колеблется.

— Я никогда не верил и не поверю в счастье на земле. И сомневаюсь, чтобы вы сами верили в это, будучи врачом.

Я не так прямодушен, как он: я не отвечаю. Мы подъезжаем к больнице. Он выходит не сразу. Он еще не все мне сказал.

— Не знаю, понимаете ли вы меня теперь лучше, чем прежде, но мой долг — положить конец скандалу вокруг вашей жены. Я честно предупреждаю вас, что употреблю для этого все дозволенные средства, даже если мне придется вынудить вас уехать из города. Все видят неблаговидное поведение мадам Дюбуа и говорят о нем. Никто не понимает, как вы с этим миритесь. Наш разговор ничего для меня не прояснил.

— Я жалею ее, господин кюре. И, как Он, прощаю прелюбодеяние.

Он бросает на меня уничтожающий взгляд. Это уже взгляд не священника, а мужчины, возмущенного тем, что, по его мнению, есть малодушие. Кюре уходит, и я вижу, как он, ссутулившись и тряся головой, поднимается по широкой лестнице.

Я, пожалуй, даже восхищен его прямотой и бескорыстием. Но он никогда не испытывает жалости и не понимает этого в другом человеке, он тоже из их породы: суровый, непреклонный и жестокий к слабым.

Я продрог до костей. Ветер насквозь продувает мою старую колымагу, а тепло от печки не поднимается выше щитка приборов. Окна заиндевели и внутри, и снаружи, так что приходится то и дело протирать рукой лобовое (текло, иначе не видно дороги. Но здоровье у меня крепкое. Даже выскакивая на мороз среди ночи прямо из постели, я не простуживаюсь.

Я возвращаюсь из-за города: ездил принимать роды в деревню возле водохранилища. Надо было видеть, какие мины скорчили женщины, когда вместо доктора Лафлера увидели меня. Старик уже не в состоянии мотаться зимой по деревням. У него нарушено кровообращение, и он постоянно мерзнет. Когда же его все-таки вызывают. Он отвечает, что приедет, а сам посылает меня. Это позволяет ему в деликатной форме оказать мне помощь, причем очень ощутимую. У меня уже недели две нет другой практики, кроме таких вот случайных пациентов да хроников в больнице. Вокруг меня образовалась пустота. Команда была дана, и Маклин со всеми его окрестностями сплотился против меня. Если так пойдет и дальше, то мне нечем будет заплатить в феврале Артюру Прево. А Мадлен тратит сейчас больше, чем когда-либо. Чтобы избавить ее от унижений, я внес ее имя в свой банковский счет, и она сама выписывает чеки. Пока что я держусь. В крайнем случае я всегда могу снова сделать заем в банке, чтобы избежать катастрофы.

Когда я приезжаю, как сегодня, в дом, где ждут доктора Лафлера, на меня смотрят волком. Меня впускают, поскольку без врача им не обойтись, но, если бы, к примеру, я, уезжая, забуксовал возле их дома, они бы и пальцем не шевельнули, чтобы помочь мне, и оставили бы на всю ночь на морозе, даже не пригласив переночевать. Поэтому я решил больше не ездить на своей машине. Слишком велик риск. Буду брать машину доктора Лафлера: она новая, куплена в этом году, и резина у нее с шипами. Мне вдобавок ко всему еще и не платят. С тех пор как я езжу по таким вызовам, я еще не получил ни одного доллара. Вчера, в пятницу, я видел одного из своих ночных клиентов на базаре. Он наверняка выручил там кучу денег, но даже и не подумал заглянуть ко мне по пути домой.

Сейчас одиннадцать. Я потратил на поездку всего два часа. При такой дороге это подвиг. Снегопад кончился, но ветер неистовствует по-прежнему. По радио объявили, что ночью похолодает до минус двадцати пяти. Я ставлю машину в гараж и, пригнув голову, шагаю к дому. Кто-то окликает меня. Это Джим, он вышел из своей халупы и идет мне навстречу без пальто, засунув руки в карманы. Не спеша пересекает улицу, словно мороз ему нипочем. Поравнявшись со мной, Джим поворачивает назад, и мы идем вместе.