Лина Данэм: Я не такая. Девчонка рассказывает, чему она «научилась»

Только позднее секс и личность стали одним целым. Я со всей точностью описала ту сцену дефлорации в сценарии к своему первому фильму «Художественный документализм», за исключением момента, когда Одри вышибла дверь в страхе за свою жизнь. Играя в этой сцене, я чувствовала себя изменившейся гораздо больше, чем во время первого сексуального опыта. Словно тогда был просто секс, а теперь — работа.

Довольно долго я не могла понять, нравится ли мне секс. Я получала удовольствие от всего, что ему предшествовало, от того, как люди приглядываются друг к другу, прощупывают почву, а их действия приобретают особый смысл. Мне нравилась неловкость разговора по дороге домой холодным вечером, нравилось смотреться в зеркало в тесном пространстве чужой ванной комнаты. Казалось, я могу заглянуть мимоходом в подсознание своего партнера, и может быть, это был единственный момент, когда я понимала, что существую не одна. И еще радостное чувство, что я могу вызывать и вызываю желание. Но вот секс оставался загадкой. Ничего сногсшибательного. Сам половой акт — все равно что запихивать мочалку в банку. А после наступала бессонница. Если мы расходились по домам, в голове у меня шумело, и не удавалось привести мысли в порядок. Если мы ночевали в одной постели, я поджимала ноги и лежала, уставившись в стенку. Как я могла уснуть, когда рядом человек, которому досконально известны мои слизистые?

На третьем курсе колледжа я нашла решение проблемы: надо спать друг с другом платонически. Ты приглашаешь понравившегося человека на ночь, и между вами происходит все, кроме секса. Вы смеетесь, обнимаетесь. И избегаете лишнего шума и всех унизительных вещей, сопровождающих любительский секс.

Я получила возможность красоваться в ночном белье, как домохозяйка пятидесятых, и испытывать дрожь возбуждения, не жертвуя своими внутренностями. Это помогало: я сравнивала себя с первопроходцами, которым надо согреться в ледяном ущелье. Вопрос был только в том, обниматься или нет. На следующий день меня грело воспоминание о том, что я была желанной, и перед глазами не вертелись картинки с участием члена, мошонки и плевка, как после настоящего секса.

Естественно, в то время я не отдавала себе отчет о своих мотивах и считала, что такова моя участь — платонические отношения в постели: я не настолько безобразна, чтобы от меня отшатывались, но и недостаточно красива для секса. Моя кровать служила приютом для одиноких, а я играла роль гостеприимной старой девы.

До семнадцати лет я спала в одной кровати со своей сестрой Грейс. Она боялась спать одна и каждый вечер часов с пяти спрашивала, можно ли ей лечь со мной. Я устраивала целый спектакль: нарочно отказывала, удовлетворенно слушала ее мольбы и наблюдала, как у нее портится настроение, но в конце концов всегда уступала. Влажное и теплое мускулистое тельце Грейс елозило рядом со мной каждую ночь, пока я читала Энн Секстон, смотрела повторы «Субботним вечером в прямом эфире», а иногда в задумчивости просовывала руку под ночную рубашку. Грейс оказывала такое же умиротворяющее, снотворное воздействие, как кошка или грелка.

Я всегда делала вид, что ее ненавижу. Я жаловалась родителям: «Только в САМЫХ БЕДНЫХ семьях тинейджеры спят вместе! Пожалуйста, заставьте ее спать одну! Она ломает мне жизнь!» Наконец у сестры появилась личная кровать, но спать в ней Грейс не пожелала. «Сама разбирайся», — сказали родители, прекрасно понимая, что я тоже извлекаю выгоду из сделки.

По правде говоря, я не имела права жаловаться. У меня с детства были серьезные проблемы со сном: отец говорит, что с 1986 по 1998 год ни одной ночи не проспал спокойно. Я приравнивала сон к смерти. Ты закрываешь глаза и теряешь сознание — что это, как не смерть? Что отделяет временное забытье от полного ухода в небытие? Я не могла примириться с этой мыслью и каждый вечер брыкалась и вопила, когда меня тащили в мою комнату, где я требовала исполнения целой серии причудливых увеселительных ритуалов. Удивляюсь, почему родители ни разу меня не побили (по крайней мере, больно).

А около часу ночи, дождавшись, когда они заснут, я пробиралась в их спальню, спихивала папу с кровати, устраивалась в тепле належанного им места и прижималась к маме. Радость от того, что я уже не одна, намного перевешивала мимолетное чувство вины за нарушенный папин сон. И только недавно я спросила себя: а не был ли это способ убедиться в том, что родители больше не занимаются сексом.