Александр Локшин - Птичий человек и другие рассказы

— Как что? Спасибо сказал.

Мы, значит, уже все на взводе, но спрашиваем:

— За что спасибо-то?

А он:

— Ну, мне стало яснее, как жить дальше. К чему стремиться…

Тогда я ему говорю:

— Урод ты, Захар! Ты хоть понимаешь, как нам настроение испортил? Чтоб мои глаза тебя больше не видели!

Нет, вы не думайте, мы ничего такого с ним за это не сделали. Но в свою компанию, конечно, больше не пускали. Он у нас стал вроде изгоя. Не общались с ним больше.

Старались выкинуть эту историю из головы, но не очень получалось. Вы только подумайте — живешь себе, в институте учишься, девушку себе заводишь, ремонт в квартире делаешь — а над тобой такое висит. Вот не веришь в это, а оно, проклятое, висит! И все из-за этого гада!

А он чего? А ничего. С кем-то там повздорил и институт бросил. А чем занялся? Не знаю, я за ним так не следил особо. Какое-то осложнение послеоперационное у него началось. Из-за того, что тяжести носил. Через год он в реке утонул, а мы все тогда с облегчением вздохнули… Нет, вы поймите, я не изверг какой, просто невозможно так жить, когда вот это над тобой висит. Невозможно радоваться жизни! А тут — он утонул; значит, старуха его обманула. И жизнь продолжается!

2016

— Я вспоминаю, — сказал Валерий Иваныч, обращаясь сразу ко всем и ни к кому в частности, — я вспоминаю два случая, у которых есть что-то общее… Но, что именно, — я не могу понять…

— Вот, было дело, ходил я через день в больницу, навещать очень близкого человека. В отделение травматологии. И там, конечно, люди раскрываются невероятно. Мне потом одна хирургиня свои впечатления пересказывала. «Люди, — говорит, — сволочи!» Но я ничего такого не заметил, даже наоборот. Впрочем, я не хирург, а всего лишь старый преподаватель…

И вот, в этой палате, куда я ходил, у самого окна лежала молодая девушка, подключенная к аппарату искусственного дыхания. Та половина ее лица, которую я мог видеть, была очень милая… А другая половина лица, как я понимаю, была парализована после автокатастрофы. Как-то само собой выяснилось, что девушка эта — студентка моего института, но с другого факультета.

Мне запомнился ее взгляд, в котором брезжил какой-то далекий отголосок сознания…

А в один из дней кто-то из ее родителей (дежуривших там постоянно) мне говорит:

— Вы же, Валерий, работаете в ее институте. Поговорите с Анечкой, может быть, она вспомнит вас, и к ней вернется сознание!

Я отвечаю:

— Конечно, конечно… Только я работаю на другом факультете, и мы никогда раньше не видели друг друга! Но все равно я попробую что-то такое сказать!

Не помню уже, что я сказал, но толку от этого не было никакого.

Потом Анечку увезли в другую больницу, и больше я ее никогда не видел.

Г де-то через полгода иду я в институте по четырнадцатому этажу (как я там оказался — ума не приложу, это не мой этаж) и вижу в коридоре большую фотографию. Очень красивое женское лицо. Рядом цветы лежат. Лицо страшно знакомое, но не могу вспомнить — чье? И вдруг до меня доходит — это она…

А другая история была вот какая. И случилось это все давным-давно.

Еще в школе я был влюблен в одну девочку. Неважно, как ее звали, не хочу говорить. Я был влюблен в нее с первого по десятый класс, но, к сожалению, без взаимности. Может, оттого, что я человек практический, никаким искусством не увлекаюсь…

А она, наоборот, увлекалась всякими возвышенными вещами и в результате вышла замуж за художника. Причем не за нормального, а за абстрактного. Я и в обычной-то живописи ничего не смыслю, а в абстрактной — тем более. Что в ней хорошего — одни крючки, да закорючки.

Прошло несколько лет, и в институте, где я только-только начал работать, устроили выставку молодых художников. Зачем я туда поперся — не знаю. Хожу, смотрю — ничего не понимаю. Бессмысленные пятна краски, какие-то линии дурацкие… И вдруг, гляжу на эти чертовы изломанные мазки и понимаю — это она…

Мне тогда даже дурно стало. Посмотрел на фамилию художника, но незнакомая фамилия мне ни о чем не говорила.

Стал даже думать — уж не свихнулся ли я, что мне ее лицо всюду мерещится.

Потом выяснил случайно, что не ошибся. Действительно, это был ее портрет.

Вот такие две истории.

Что в них для меня общего? Даже не знаю, как вам сказать. Вот этот момент узнавания, когда внезапно делается больно…

Абрам Петрович — это мой тесть. Он, вообще-то, полу-еврей. Но это для меня не играет значения. Абсолютно. Пусть даже полный еврей — пожалуйста. Дело не в этом. А в этих его шуточках неуместных. Нет, чтоб как все люди, помалкивать. Дошутился, старый козел, в своем училище.