Леонид Гиршович - Арена XX

Мириться с потерей идеологического кормила капповцы не желали и готовили путч (фонетика обязывает). К тому же в заблуждение ввела ободряющая телеграмма от Авербаха, который был отраслевым гуру, великим магистром ордена – той самой кошкой, страшней которой зверя нет. По примеру братьев своих б о льших, возомнивших, что не все еще потеряно (а может, так оно и было, Авербах – шурин Ягоды), оргкомитет проявил принципиальность. Случилось то, что не раз случалось, когда явившийся арестовать сам оказывается на положении арестанта. А что на дворе тридцать третий год – этого капповцы не понимали. Они явно перекупались в волнах собственного словоблудия и потому не сумели выползти на берег с другими земноводными. Вместо того чтобы подписать чистосердечное признание, заготовленное Трауэром, они вывели его из состава оргкомитета.

«Не желая создавать впечатления “организационного” фракционного выступления, они в разрозненном порядке, каждый от себя, написали в ЦК целый ряд писем, в которых отказывались подписывать “Декларацию”». Конец цитаты. Отрешенный от занимаемой должности, удовлетворявшей в человеке его духовным и физическим запросам (первым удовлетворял кабинет с Александриной Витальевной и служебным телефоном, вторым – пропуск в столовую «на втором этаже»), Трауэр тоже взялся за перо и сработал письмо в «Правду» под названием «Хочу писать правду». Его еще назовут «Хочу писать в “Правду”». Но каламбурь не каламбурь (калым бурь… не могу…), напечатанное, это письмо послужило сигналом к той очистительной буре, которую оно предрекало: «Самозванцы нахально говорят о себе “пролетарские писатели”. Рабочий класс устами своей партии уже сказал веское слово, и если понадобится, оно будет еще весомей: “Я дал тебе путевку в жизнь, я тебя ее и лишу”».

Его пером водило острое чувство обделенности цимесом с корицей и тушеным мясом, «на втором этаже» это всегда дают по вторникам, а сегодня как раз вторник. Будь сегодня «овощная среда» с ее «меню здоровье», статья «Хочу писать правду» не получилась бы такой яркой. И не знала бы жизнь Михаила Ивановича Трауэра того ослепительного одночасья, в которое из провинциального держателя талонной книжки «на второй этаж» он сделался деятелем творческой номенклатуры первого ранга или, как тогда говорили, «эрстен градес» – жильца известного дома, дачника в известном поселке и прочая и прочая.

«Он слишком ничтожен, чтобы смотреть, как будут его казнить», – сказал Селим-паша о своем евнухе. То же самое мог бы сказать Трауэр. Он слишком презирал этот синклит евнухов – бывший «оргкомитет» – чтобы упиваться их унизительным покаянием, да и не до того было. Первый реальный плод одержанной победы – телеграмма из Союзкино. Васильевский (председатель сценарной комиссии при ГУКФ) сообщал, что на сценарную заявку дан положительный ответ. Детали при встрече.

Было бы, ей-богу, обидно узнать, что поезд, уносивший Мишаню и его счастье, свалился с Романовского моста в реку. А пока первым железнодорожником страны не стал Каганович, все было возможно. Вредительство на железных дорогах цвело пышным цветом.

Первая и вторая части представляют собою зеркальный складень: левая створка – отражение правой. Буддисты говорят: «то и это – одно и то же». Царь Соломон говорит: «Что было, то и будет, и нет ничего нового…». «Что есть вечность?» – вопрошает Понтийский Пилат у Христа, Который отвечает нараспев: «Он интересуется… вы же понимаете…»

Вечность (безграничное настоящее, без прошлого, без будущего) своим минимализмом стирает в порошок личность, без конца дробя твое отражение и приговаривая: всё едино, незаменимых нет. Для вечности нет разницы между «где» и «когда», между «заграницей» и «дореволюцией». На страже вечности стоит Карацупа со своим верным Ингусом. Тем слаще отыскать тайный след иных цивилизаций. Это такое счастье.

Лиля упустила свое счастье. А Саломея Семеновна – свое:

«Дореволюция» такая же сказочная, как «заграница». И там и там шипели граммофонные иглы, на которые бабочками нанизаны Шаляпин, Вяльцева. Последняя умерла красавицей в последний год девятнадцатого века по «Аннинскому календарю» – в год 1913-й. Ее кровь «зацвела, как вода в запруде», как Кабан-озеро. Вдовец, отставной полковник лейб-гвардии Семеновского полка Бискупский, младший ее семью годами, чуть было не последовал за нею после отчаянного опыта с переливанием крови. Есть фотография: Невский, толпы, окружившие траурную процессию, факельщики в белом.