Леонид Гиршович - Арена XX

Ответил, что дантист.

– Пишите жене…

– Это невозможно. Она в психоневрологическом диспансере на улице Ершова.

– Пишите матери, теще…

– Их нет давно. У меня на руках дочь, школьница, одна дома, понимаете?

– Как же не понять, гражданин Брук, – вмешался военный, до сих пор молчавший. – Разгр у зите несколько барж, а там супруга поправится, дочка подрастет. Следующий.

Хватило и одного «Матроса Маркина» с партией многослойной фанеры для авиазавода, чтобы Марк Захарович согласился написать жене.

«Соломинка родная, надеюсь, тебе лучше и скоро ты будешь дома. Я тоже сейчас не дома, а уже сутки, как мобилизован работать физически на пристани. Меня беспокоит Лилечка, которая вернулась из школы, и никого дома. Надеюсь, Клава покормила ее. Срок моей мобилизации кончится, когда я сдам то, что спрятано в Лилечкином пианино и в тайничке под плинтусом, помнишь, я выпилил кусочек плинтуса и заложил снова? Надо сдать все, полностью без утайки . Я очень надеюсь на твое благоразумие в этом вопросе. Ведь речь идет даже не обо мне, а о нас всех и в первую очередь о Лилечке. Ужас берет от мысли, как она там. Твой Маркуша».

– Ну, сочинитель, целый роман сочинил… Кому? На деревню дедушке?

Марк Захарович потрусил перышком в воздухе, прежде чем надписать: «Гр-ке Брук Саломее».

– Только я говорил уже, что моя жена сейчас на излечении в психоневрологическом диспансере на улице Ершова.

– Разберутся.

Разобраться было легче легкого. Больнице еще только предстояло стать тюремно-психиатрической, а в отделении для врагов народа белые халаты уже отождествлялись с синими галифе. Кому разбираться – было.

Врач читает:

– «Брук…» Так… «Невропатическая конституция, возможно, наследственного происхождения. Расстройство мышления, повлекшее за собою необратимые изменения сознания. Страдает навязчивыми представлениями».

Но человек в форме с подобающей ее обладателю прямотой выражает сомнение в том, что пациент болен:

– А вы не думаете, что это симуляция?

Врачу, конечно, обидно, но врач на больного не обижается – а уж на чекиста… Впрочем, с чекистом это взаимно: черт Мудров сам ангел – с врачом, прописывающим ему пилюли. К душевнобольным чекисты строги: нечему там болеть. Они не верят в существование души. Когда в замке повернулся ключ и санитар впустил Саломею Семеновну, голос, каким впору Господу было исцелять больных, проговорил:

– Гражданка Брук?

Она посмотрела на него обнадеживающе-затравленным взглядом.

– Прочитайте, это вам муж пишет.

– Муж? – возмутилась она. – Это он вас прислал? Хорошо заплатил?

– Прочитайте.

– Я развод не подпишу.

– Читайте.

– Пусть сперва заплатит. У него есть чем платить. Пятьдесят рублей золотом в пианино.

– А под плинтусом?

– Это мамино. Не позволю другим носить. Тоже чтоб принес. А ну, давайте сюда.

Она взяла письмо, долго всматривалась.

– Нет, не вижу. Буквы прыгают.

Она не только не могла прочесть, но и была не в силах понять, о чем ей пишет муж.

– Что он меня все Лилечкой да Лилечкой зовет… Думает, раз Баба Яга, то своих сыновей быть не может… Знаете, что они родились без родового гнезда… Ха-ха-ха! Кхи-кхи-кхи! «Лилечка, Лилечка…» Вот тебе и Лилечка. А как лег в могилу царь… со всеми своими дочерьми… бедненькие… Ха-ха-ха! Кхи-кхи-кхи!

Так в истории болезни Саломеи Семеновны появилась пометка: «Монархический бред на сексуальной основе». Ее ожидало то самое отделение, у которого лишь одно преимущество перед адом: в аду нельзя покончить с собой. Но чья-то рука выдрала лист из истории болезни. В отсутствие гражданского общества Zivilcourage – это как дышать полной грудью на Марсе: красные валуны тебя попросту не поймут.

Чья это была рука? Не стоит обольщаться по поводу разночинной интеллигенции – чеховских докторов, булгаковских приват-доцентов. Эстетически зашоренные радетели прогресса. С годами – самодуры своего дела, отличавшиеся мерзейшим характером. Он-то и понуждал их «всходить на костер», «ложиться костьми» – наперекор какому-нибудь питекантропу с маузером на ягодице. Поклявшийся Аполлоном-целителем [33]мог из профессионального упрямства вырвать из истории болезни лист со смертоубийственной пометкой.

Выкуп обошелся Марку Захаровичу в два столбика монет, по пять червонцев в каждом; под плинтусом были похоронены четыре брошки, пара обручальных колец, еще два колечка с розочками, несколько цепочек, четыре крестика и сломанный зубной протез – капля в море нетрудовых накоплений, испарившихся в эпоху менового хозяйства 18–22 гг.