Леонид Гиршович - Арена XX

Неприязнь к израильтянину была видовым свойством гомо советикуса, породы более не существующей. Как на смену неандертальцу пришел человек нынешней формации, так на смену гомо советикусу пришел совок. Третья эмиграция все-таки отличается от Четвертой, самой многолюдной. На мельчайшие совки разбился Советский Союз, он же Совок, как называли его те, кто вел от него свою родословную. Это государство, открыто исповедовавшее приоритет целесообразности над законом, твердило о рождении нового человека. Долго оно его вынашивало в своей утробе и как только произвело на свет – околело. Явление довольно распространенное в животном мире.

Чем был Израиль эпохи детанта – для советского десанта? Мы были плоть от плоти тех, кому спустя два десятилетия, не меняя при этом места жительства, предстояло эмигрировать из реального социализма в ирреальный капитализм – ирреальный, поскольку советское общество это общество-аутист. Тот же «гайдаровский» шок в миниатюре: за стеклом есть все, кругом иномарки, а ты гол как сокол да еще безъязык, как таджик.

В лексиконе Исачка появилось новое слово: «Фекально». «Как дела?» – «Фекально». Осетрина второй свежести – еще продается, но уже не покупается. Еще не пенсионер, но изрядно второй молодости. Нельзя начинать с середины дистанции. Бабушке Гитусе лучше – с разочарованным выражением лица смотрит она из окна своей однокомнатной квартиры на Бразильскую улицу, «рехов Бразиль». Ей причитались и пенсия, и уход.

Государство, которое не бросало на произвол судьбы своих стариков и своих пленных, предоставляло крепкому середняку пользовать себя самостоятельно. Если не я за себя, то кто за меня? Так, под социальным углом, понимались слова, на первый взгляд «толкавшиеся локтями». Но в Израиле они обретали иной смысл: раз я сам могу за себя, то почему кто-то другой должен за меня? А те – старые, убогие, пленные – за себя не могут. За них государство, Кнессет, Рабочая партия.

У истоков социализма на земле стоят пейсатые люди с их императивом благотворительности. Чтобы безнаказанно верить в Бога, нужно иметь много денег. «Здака… [106]здака… здака…» – суют они тебе под нос банку с прорезью для милостыни. Столыпин был убит, потому что видел задачу государства в поддержке тех, в ком нуждается он о , а не тех, кто нуждается в нем. Спор старый, правильный ответ в конце задачника, промежуточные решения, даже кажущиеся удачными, только вводят в заблуждение.

Столыпин мстит Богрову в лице Исачка, частное скрипичное предпринимательство которого сводилось к редким выступлениям на берегу кибуцного пруда в обществе двух замечательных лягушек. «Парносэ» [107]это приносило не больше, чем лягушкам – их кваканье. Когда в полку меня спрашивали, чем я занимаюсь, то вторым вопросом было: «И с этого можно жить?» – «Эфшар лихьот ми зэ?». Для них музыкант играет на свадьбах.

Преподавать Исачок не мог, это закончилось бы трагедией: «Учитель, убивающий своих учеников». Нечто среднее между «Сатурном, пожирающим своих детей» и «Варфоломеевской ночью».

Однажды он указал на стеклянный вестибюль отеля «Кингс», где в креслах сидели ухоженные старушки, те что за доллары покупали у тети Жени серебряных человечков со скрипками:

– Так живут в Канаде.

При виде этой гостиницы, отнюдь не первоклассной по меркам фешенебельных отелей, я и поныне про себя повторяю: «Так живут в Канаде».

Вот куда надо было ехать, но теперь не о чем говорить. «Мы знали, что едем в социалистическую страну, но мы рассчитывали на социализм с еврейской душой, а получили социализм с еврейским носом», – сказала тетя Женя. Анечка писала, что работает как сумасшедшая, они открыли вьетнамский ресторан. Прислала фотографию их автомобиля, который едва уместился в кадр. Рядом с ним Анечка казалась крошечной, а годовалого Джоша и вовсе нельзя было разглядеть.

Мою победную реляцию, что жена уже начинает работать, отец встретил словами песни: «Кто весел, тот смеется, кто хочет, тот добьется, кто ищет, тот всегда найдет». Дунаевский в переложении для оркестра русских народных инструментов.

Представим себе притчу об обмененных головах применительно к Дунаевскому и Гершвину: первый, окажись он в заокеанской дымке, написал бы негритянскую оперу? А второй – не эмигрируй его родители, стал бы он советским песенником, написал бы «Широку страну мою»? [108]

У Гершвина фамилия начинается с той же буквы, что у отца. На этом сходство заканчивается. Но ведь никогда не знаешь, где найдешь применение своему таланту, а где, наоборот, его отсутствию. Отец не был мастер, он был мастеровой – кустарь, которому цех, гост противопоказаны. Полная противоположность Исачку, пригодному лишь для жизни в коллективе. Муравью без муравейника смерть. А кустарю смерть, если обобществить его производство, и чтоб трудились «каждый на своем низеньком табурете». Только у себя в закутке он кум королю. «Нынче в моде тупые носы? Изменим колодку и будем тачать по последней моде – дел…».