Павел Верещагин - Размышления о воспитании за отцовским столом

При первых словах дяди Жени Митька страшно побледнел, и на его лице появилось ожесточенное и упрямое выражение. Но к концу рассказа он уже взял себя в руки, и к изумлению дяди Жени вместо взволнованного восторга в коридоре повисла неловкая пауза. Митя аккуратно поставил крышку к стене и принялся искать в шкафчике свои тапочки. Мы с мамой избегали на него смотреть. А уж на дядю Женю и подавно.

— Ехать нужно прямо сейчас, — нетерпеливо напомнил дядя Женя, — ночным поездом.

— А что у нас на ужин? — вместо ответа спросил Митька. — С утра ничего не ел.

Дядя Женя оборвал себя на полуслове и, забыв закрыть рот, вытаращился на Митьку, который неторопливо, вразвалочку отправился мыть руки, а потом прошел на кухню, приготовил себе тарелку и ложку, и уселся ждать, пока мама нальет ему щей.

— Ну?! — наконец не выдержал дядя Женя.

Митя, кусая горбушку, принялся хлебать суп.

— Ну?!! — закричал дядя Женя.

— А пошли они все!! — мстительно сказал Митя, подняв голову, и обвел нас прищуренными глазами. — Пусть обходятся без меня!

У дяди Жени отвисла челюсть. Митя хмыкнул и опустил глаза.

— Я не поеду, — уже другим голосом сказал он. — Со временем очень плохо. Да и вообще…

Дядя Женя пристально посмотрел на Митьку, проверяя, правильно ли он понял смысл его слов.

— Ты, наверное, псих, — только и сказал он. И констатировал: — Это у тебя в отца.

На следующее утро Митя проснулся позднее обычного, когда все уже разошлись: родители — на работу, я — в университет. Начались весенние каникулы — занятия в школе прервались почти на неделю, можно было сидеть дома и заниматься, чем хочешь.

Он позавтракал, взял из прихожей фортепьянную крышку и отнес на рабочий стол. Закрепил струбцинами, выбрал подходящий инструмент. И на минуту задумался…

Ему отчего–то представилось, что в этот час происходит на студии. Люди, наверное, еще только собираются. Начальства еще нет, оно появится перед самыми пробами, киношники, хмурые спросонья, со скрипом начинают новый рабочий день. Открывают помещения с застоявшимся за ночь табачным дымом. Перебрехиваются. «Васильев, где ключи от павильона?» — «Откуда я знаю!» — «Вы же тут вчера отмечали тысячелетие изобретения колеса!» — «Не колеса, а табуретки! Пентюх!» — «А это что такое!!! Кто насовал окурков в банку с гримом?!» — «Так она же пустая!» — «Башка у тебя пустая! Это ж… это ж… Тут один грамм стоит больше твоей годовой зарплаты!» И так далее.

Но Митя отогнал от себя эти мысли. Пусть делают, что хотят. Ему до них нет никакого дела.

Он провел рукой по поверхности крышки и взял щетку, чтобы отчистить грязь. Работа предстояла большая. Займет не один день, и даже не одну неделю. И вдруг Митя почувствовал неожиданную пустоту и скуку: кому нужна эта его крышка? И реставрация в целом. В общем, никому. Стол много лет отлично стоял без его вмешательства. И неплохо стоял.

Он вспомнил вчерашний вечер. Как ушел рассерженный дядя Женя. Как ждали возвращения с работы отца… Митя готовился к тому, что отец рассердится, станет горячиться, приводить доводы… А отец выслушал мамин рассказ, равнодушно пожал плечами и сказал: «Как хочет. Человек сам хозяин своей судьбы. И сам отвечает за свои решения». И через некоторое время заговорил о другом. Оставив Митю в недоумении и даже разочаровании: Митя–то готовился к отпору, к тому, что его станут уговаривать…

Он вдруг понял, что все последние месяцы, не признаваясь сам себе в этом, ждал часа мщения: часа, когда они придут, чтобы позвать его обратно, а он гордо выслушает и откажется. Откажется небрежно, почти равнодушно, и ничто не шевельнется в его душе. Митя понял, что киношный мир, который он покинул, тем не менее каждый день и даже каждую минуту существовал в его жизни. Потому, что Митя каждый день и каждую минуту доказывал себе, что отлично обходится без него.

И вот они позвали, и он отказался. Цель достигнута. Он отомщен. Он все доказал себе и им. И оказалось, что стремиться больше не к чему. Жизнь стала пуста и уныла.

«Глупость какая–то,” — подумал Митя.

Он со скукой посмотрел на рояльную доску и разложенные инструменты. И чего интересного он столько времени во всем этом находил?

«Если сейчас же поехать в аэропорт, можно еще успеть,” — непонятно почему подумал он. И сам на себя рассердился за эти мысли. «Ничего, ничего… Начинать всегда не хочется,” — подумал он и налег щеткой на доску.

В это время за окном что–то хлопнуло, и Митя через стекло увидел разбегающихся мальчишек и живописный бутафорский султанчик дыма, поднимающийся над пустой банкой. «Петарда,” — улыбнулся Митя и вспомнил, как пиротехники готовили к студийным праздникам целые коробки удивительных петард. Мальчишки собирались играть в войну и строили из картонных коробок крепость вокруг незалитой горки. Митька отчего–то вспомнил, что картонные коробки — лучшее место для приземления каскадеров. Невольно вспомнил самих каскадеров, их молодцеватого бригадира Василича с французским пластиковым глазом, потом Милопольскую, которая занималась каскадерами, суховатого Гроссмана… Представил, как идут пробы, светят софиты, все суетятся, другие мальчишки произносят перед камерой заученные слова, окружающие заглядывают в лицо Гроссмана, которое, по обыкновению, недовольно и даже немного брезгливо, а Милопольская, как обычно, говорит: «А что? Хорошо! По–моему, хорошо!»