Павел Верещагин - Размышления о воспитании за отцовским столом

Митька молчал.

Он смотрел на знакомые с раннего детства, с первых осознанных впечатлений, вещи: три разнокалиберных колокольчика–чернильницы, белый костяной ножичек для разрезания бумаги, желтую линейку с сантиметрами и дюймами, мраморного тяжелого ежика для прижимания бумаг, серебряный календарь с вращающимся тельцем, плексигласовый трафарет с треугольниками и кружками… И контуры этих вещей отчего–то расплывались и начинали искриться влажными радугами.

Митя отметил мимоходом, что стол с дедовских времен так и не отреставрировали как следует, только подправили на скорую руку. Милый, милый стол… Милые, милые вещи, годами лежавшие в одном и том же игрушечно–армейском порядке. Как понятен и прост был мир отцовского кабинета… Как легко было бы жить, руководствуясь простыми истинами отца; веря в незыблемость порядка на этом столе и зная, что выводимые им формулы никогда не ошибаются! И как непрост и жесток был мир за пределами родительского дома!..

Как это было жестоко… Сначала взять его туда , удивляться ему, хвалить, восхищаться способностям. Приучить к той удивительной жизни, к радости и блеску. А потом выбросить вон, как ненужную тряпку. Живи как знаешь, нам ты больше не нужен. И как теперь жить?

— У тебя все еще впереди, — доносился до Мити голос отца. — Нужно учиться, заканчивать школу. Поставить себе цель. Например, поступить в институт.

Митька криво усмехался. А зачем? Какой в этом смысл? Кому это нужно?

— В конце концов, нельзя в пятнадцать лет судить о том, получился из тебя артист или нет. Люди годами учатся для того, чтобы овладеть этой профессией! И тебе нужно учиться!

Нет, нет, усмехался Митя, с него хватит! Он никогда не станет этого делать. Опять идти на поклон к тем, кто причинил ему столько боли? Никогда! Он больше не хочет иметь с ними ничего общего.

— В конце концов, к тебе все очень хорошо относились… Ценили… И Гроссман…

Митя вскинул на отца сверкающие глаза. Да? Это называется хорошо относиться? Это?! Да эти жестокие, бессердечные, самовлюбленными люди ценят только самих себя!

— А пошли они все!.. — с неожиданной силой проговорил он. — Все!

— Что? — опешил папа. — Куда пошли?

Митя посмотрел на него строго и не ответил. Лишь сделал неопределенное движение в пространство.

— Ладно, — нарушая повисшую тишину, сказал он. — Я все понял. Жизнь не кончилась. Я чем–нибудь займусь. Например, буду реставрировать твой стол.

— Что? — опять не уследил за ходом его мысли папа.

— Буду реставрировать чеховский стол, — пояснил Митя. И сделал движение рукой, как будто двинув рубанком.

Честно говоря, мы сначала не восприняли его слова о столе всерьез. Чего не скажешь под горячую руку! Но очень скоро выяснилось, что Митя не шутит.

Он обзвонил дворцы культуры и подростковые центры и выяснил, что групп для занятий непосредственно мебелью или ее реставрацией нет. Наиболее близкими оказались кружки художественной обработки дерева — резьбы, выпиливания и прочее. Митя записался в самый авторитетный среди них — при дворце культуры железнодорожников.

В нашей с ним комнате Митя оборудовал себе рабочий уголок. При этом безделушки и сувениры кинематографической поры он брезгливо побросал в старый чемодан и унес в гараж. В доме вместо этого стали появляться куски дерева и фанерки. «Нет, ты только посмотри, — говорил Митя, подсовывая мне под нос какое–нибудь корявое полено. — Настоящий можжевельник. Полудрагоценная порода. В цивилизованных странах — на вес золота. А тут валяется запросто рядом с помойкой».

Первым его произведением была разделочная доска, над которой он корпел почти неделю, сверяясь с картинкой в книжке и высовывая от старательности язык. На мой взгляд, досочка получилась так себе, аляповатая. Но мы поддержали молодого энтузиаста, похвалили его. Тогда никто еще не знал, как далеко простираются его амбиции.

Он зачастил на толкучку у магазина «Умелые руки», часами терся среди местной публики, слушал, вступал в разговоры. Каждую неделю он теперь обходил магазины, торгующие инструментами. Покупал разные стамесочки и ножички. К шестнадцатилетию он попросил подарить ему настольный электрический круг для заточки инструмента. Родители растерялись: зачем в квартире электрический станок? Но если человек просит…

— Послушай, ты не знаешь, а почему мебель? — как–то вполголоса спросила мама у отца.

Тот пожал плечами: «Сам не понимаю.»

— Впрочем, ладно, — примиряя себя с чем–то, сказала мама. — Все–таки лучше, чем лежать лицом в стенку.