Сергей Кумыш - Пиня

На обеде, стоя в очереди за едой, он по-птичьи вытягивал шею, заглядывал вперед через головы и плечи других, как будто опасаясь, что все самое лучшее разберут до него. Не говорил, а кудахтал, был пуглив и осторожен.

И таких было множество. Да что там множество — большинство. Бабье царство, думал Пиня, не понимая, откуда это определение взялось у него в голове; наверное, где-то когда-то услышал. Иногда ему становилось не по себе при мысли, что и он в глазах других может выглядеть подобным образом. Но Пиня успокаивал себя тем, что он-то вырос с матерью и отцом. Родители до сих пор были вместе, и, похоже, все шло к тому, что состарятся они под одной крышей. Они часто ссорились, отец громко ругался, хлопал дверями, уходил в снегопад. Но неизменно возвращался. И мать всегда просила у него прощения, даже в тех случаях, когда бывала права. Отец был победителем. Мать боялась его, Пиня тоже боялся. Очень часто страх заменяет собой привязанность — один из уроков, которые Пиня усвоил очень хорошо. Он понимал, что нетерпимый характер отца — это его, Пинин, пропуск в будущее. Он знал, на кого будет похож. Да, собственно, всегда и был.

Пиня стал сержантом, как только уволились деды. Это никого не удивило, более того, казалось вполне логичным. В самом начале деды не давали ему прохода, но довольно скоро стало понятно, что Пиня как-то иначе, чем остальные, реагирует на боль. В отношении других боль была инструментом управления, Пиня же воспринимал побои как вынужденную необходимость. Он был слишком независимым, и все попытки его приручить были безрезультатны, не приносили удовольствия. Поэтому вскоре его трогать перестали. Потом он стал завсегдатаем сержантской каптерки. А когда пришло время, занял место одного из них.

Вспоминая отцовские уроки, Пиня начал устраивать свою жизнь. Сержантские «сопли» на погонах еще ничего не доказывали. Нужно было продумать манеру поведения, которую все должны были усвоить и принять вне зависимости от того, нравится она или нет.

К тому времени, когда Пиня сам стал дедом, никто уже не помнил его имени, а по фамилии его называли только офицеры. Для остальных он был Пиней. Его прозвище стало кодовым словом. «Пиня сказал» — действовать надо незамедлительно. «Пиня здесь» — вести себя следует осторожно, а выглядеть безупречно. «Пиня ушел» — расслабляться все равно нельзя, он может вернуться в любую минуту.

Офицеры были довольны: на сержанта Пендерецкого можно было положиться всегда и абсолютно во всем.

Ослушаться его никто не решался. Во всяком случае, никому в здравом уме это в голову не приходило. Однако смельчаки время от времени находились. Хотя дело тут было скорее не в смелости. Когда Пиня был спокоен, ощущения опасности от него не исходило. Если что-то и случалось, то, как правило, именно в такие моменты.

Среди молодых был паренек по кличке Окуджава. Прозвище придумал Пиня, потому что парень умел играть на гитаре.

— Пиня, а кто такой Окуджава?

— Не знаю, мужик с гитарой.

— Почему тогда не Высоцкий?

— Потому что Высоцкий громко пел, а наш тихо поет. Причем в основном херню всякую. Так что пусть будет Окуджава.

Больше в роте на гитаре никто не играл, поэтому Окуджаву берегли. Песен он знал немного, и почти все они были неподходящими, не укладывались в быт. Но парень был ловкий, расторопный и особых проблем никогда не доставлял. С охотой выполнял мелкие Пинины поручения, за что жил в целом неплохо. Насколько это вообще возможно для молодого.

Но однажды рота пошла в наряд по столовой. Пиня был за старшего (дежурные офицеры всегда с легкостью перекладывали на него свои обязанности и уходили в казарму — читать романы Пикуля, рассматривать порножурналы, есть китайскую лапшу). В наряд попал и Окуджава.

В какой-то момент Пиня захотел есть. До обеда оставалось не так уж много времени, но есть обычное солдатское варево не хотелось. Он подозвал одного из бойцов, натиравшего влажной тряпкой клеенчатые скатерти на столах.

— Кто у нас поварам помогает?

Парень перечислил несколько фамилий и кличек. Среди прочих был Окуджава.

— О, Окуджава. Давай, добеги до него, скажи, чтобы сделал салат. Лук там, помидорчики. И мяса пускай вареного из супа выловит, несколько кусков.

— Ага.

Пиня посмотрел на бойца. Маленький и неприятный. Очень худой, с чуть припухлым лицом, с большими, расширенными, как будто вечно удивленными глазами. Он и на солдата похож не был, скорее на костлявого ребенка в военной форме. Китель не сидел, а висел, ремень безвольно болтался, бляха съехала набок, шапка была явно велика. Пиня поморщился.