Владимир Гурвич - И корабль тонет…

Предложил их предводителю продать мне за хорошую цену свою долю, но тот наотрез отказался. И правильно сделал, выжимая соки из комбината, он бы получил больше. Что оставалось делать, только одно выживать их силой.

Я долго мучился перед принятием решения; легко сказать, да трудно сделать. Ведь предстояло иметь дело с самым настоящим, пусть и небольшим, но войском, разве танков и авиации не было. А я никакими силами не обладал. Да и времени тоже, нужно было принимать меры, как можно скорей. Думал я долго и много. Я знал, что эти ребята отлично умеют грабить и убивать людей, но в экономике не смыслят ни черта. Этим и решил воспользоваться.

Однажды я пришел к своему совладельцу и сказал, что положение на комбинате тяжелое, срочно нужны деньги для вложения в обновление оборудования. Иначе через месяц завод встанет. Я нисколько не сомневался, что денег он дать на такие «глупости» не захочет. Скорей удавится. И оказался прав, как только он услышал о необходимости вложений, так весь перекосился. Но я поспешил его успокоить, сказал, что никаких капиталов я у него не прошу. Мы поступим иначе, сделаем дополнительную эмиссию акций и таким образом выручим нужные средства. Он тут же повеселел и без проволочек подписал все нужные документы.

Мы выпустили допэмиссию. Но я заранее сговорился с брокерскими конторами, и они скупили все эти акции. А чтобы никто на них больше не покушался, был распространен слух, что комбинат почти что загибается. И почти все эти акции достались мне. А так как эмиссия была большой, то я почти стал единоличным владельцем. И на компаньона можно было теперь не обращать внимания. Но я понимал, что так просто от него не отделаюсь, не тот он человек, который сдается без боя. И плевать ему на все законы, он всю свою жизнь построил на том, чтобы их нарушать. Вот я и решил на этом его подловить.

Комбинация, затеянная мною, была самая простая. Хотя и рискованная. Но к риску я уже привык. В тот момент правительство немного очухалось и объявило борьбу преступникам. Я решил воспользоваться ситуацией. Так как я был владельцем крупного завода, мне было не сложно попасть на прием к губернатору. Я объяснил ему положение дел. Сказал, что честный бизнесмен, но мне угрожает криминалитет. И прошу защитить меня от него. А чтобы придать моим аргументам больший вес, заявил, что готов внести приличный взнос в реализацию социальных программ губернатора. Когда я назвал сумму, тот сразу же согласился мне помочь.

Мой компаньон, узнав о том, что больше он не хозяин на заводе, поступил точно в соответствии с моими прогнозами. Собрав банду, он двинулся отвоевать собственность. Он решил нанести внезапный удар. Но он не знал, что я перекупил одного из его людей. Он-то мне сообщил о попытке захвата. А я сообщил губернатору.

Засада была устроена по всем правилам военной науки. Бандитов впустили на территорию комбината, окружили, заставили сдать оружие. И отвезли туда, где для них было более подходящее место. Больше они мне не мешали.

Марина едва ли не силой затащила Филиппа к себе в каюту, перехватив его на пути к отцу. Он неохотно ей подчинился, всем своим видом показывая, что не желает с ней говорить. Она вдруг почувствовал самую настоящую злость, никто тут не считают ее за человека. Каждый лишь норовить попользоваться ею, от Суздальцева до Шаповалова. Вот даже Филипп полагает, что властен решать ее судьбу без ее согласия, словно она всего лишь заводная кукла. Ну, сейчас он от нее получит за всех.

Марина схватила его за руку.

— Что ты задумал, выкладывай немедленно!

— Я же тебе уже говорил, — удивленно произнес он.

— Что ты говорил? Повтори, язык не отсохнет.

— Мы поженимся в самое ближайшее время.

— Ты окончательно спятил. Я не собираюсь становиться твой женой. Что мы будем с тобой делать?

— А что делают все супруги, то же самое будем делать и мы.

— Супруги вместе живут, детей рожают.

— И мы родим.

— Да ты еще сам ребенок. И вообще, хватит нести чушь, ни о каком браке между нами речи быть не может.

— Я знаю, в чем дело, ты боишься отца.

У Марины вдруг прошла мигом злость, зато ей вдруг захотелось заплакать.

— Никого и ничего я не боюсь. Но есть вещи, которые делать нельзя.

— Почему?

— Потому что они бессмысленны. Все равно, что есть бумагу.

— Ты получишь все, что захочешь. Разве это бессмысленно?

— Я ничего не хочу, слышишь, ничего. Вернее, хочу, убраться отсюда поскорее. Я устала от этого плаванья, устала оттого, что здесь происходит. Я теперь сто лет не поеду на море, не сяду ни на одно судно. С меня достаточно.