Анатолий Лернер: Тремпиада

И стал я изображать из себя конструктора. Пока американский экскаватор в доменную печь не уронил.

Едва я записал эти стихи на бланке ремонтных работ, как в вагончик, именуемый Штабом, где инженеры–наблюдатели, к которым в то время принадлежал и я, предпочитали проводить ночную смену, вошли несколько рабочих в сопровождении инженера монтажного участка. Из разговора я понял, что рабочие настаивают на присутствии инженера на существующей стадии ремонта.

— Пойдешь? — спросил меня пожилой инженер.

Я пожал плечами, высказывая вслух ту радость, которая может последовать на предложение оставить теплый, уютный вагончик и выйти в только что описанное в стихах морозное утро.

Я зябко запахнул полы брезентового плаща, чей капюшон никак не желал натягиваться на кроличью ушанку, и распахнул двери вагончика, приглашая рабочих на выход.

— Да посиди еще, — сказал пожилой инженер, — есть время.

Но посидеть не удалось.

В распахнутую дверь ворвался личный шофер нашего начальника.

— Американский экскаватор в печь уронили, — смеясь, сообщил он. — Все уже здесь. Ищут, кто проектировал траверзу для спуска краном.

На душе моей похолодело.

Еще не веря в то, что это моя траверза загубила американский экскаватор, я спросил шофера: — Пострадавшие есть?

— А как же! — весело отозвался он. — Экскаватор и пострадал. Вытащить его из печи невозможно, да и нечего уже вытаскивать. Шеф распорядился: порезать то, что осталось автогеном, и пустить на переплавку.

Тайная надежда, что экскаватор можно вытащить из доменной печи, растаяла под огнем газорезчика.

— Пострадавшие еще будут, — мстительно подал голос кто–то из рабочих.

— Можете не сомневаться, — пригасил возбуждение рабочего пожилой инженер, — проектировщик — это всего лишь бумага, чертеж. А есть еще и те, кто подписали эту бумагу к исполнению. Подписали чертеж своими именами и фамилиями…

— Они тоже пострадают? — спросил я, понимая, как глупо звучит мой вопрос.

— Комиссия разберется, — продолжал почему–то веселиться шофер шефа. — Верно, товарищ Берия?

Он смеялся, рабочий злился, пожилой инженер заваривал чай, а я казнил себя, становясь безжалостным прокурором. Но как только мои мысли приближались к моменту определения меры наказания, как мой внутренний прокурор превращался в изощреннейшего адвоката, и уводил высокий суд в дебри спасительной — во имя души — схоластики.

… — Вот так я попал в театр, — смеюсь я вместе с моими гостями, всплывшими, Бог весть, откуда, в канун Песаха, попутчиками и героями моего настоящего сюжета.

Во дворе все того же домика, снимаемого мною за двести двадцать долларов, на бетонной площадке среди буйной травы, ухоженных кустов розы, нескольких стрелочек льна, и маленького душистого кустика конопли, готовилось пиршество.

Все та же весна, звала нас куда–то, а полная луна месяца нисана, взывала к осознанию.

И приходила какая–то уверенность, что, не взирая ни на что — это случилось!

Мы сделали это. Мы вышли из своего Египта.

Каждый вышел по–своему. Кто как умел. И потому — в пасхальный седер заповедано молодым евреям слушать рассказы своих отцов.

Но до начала праздника еще ночь осознания и весь день. И не кому–то, а самому себе, хочется устало, но не без гордости сказать: парень, ты вышел из своего Египта… По крайней мере, ты повернулся к нему спиной…

Я оглянулся. Жены рядом не было.

Ну что ж… ей тоже, есть о чем подумать на кануне. Таков уж этот день.

А точнее — ночь новолуния. Каждый там, где он должен быть.

И не надо пытаться понять почему: так надо. И если кто–то еще пребывал мыслями в своем Египте, то я оказался среди людей, которые везде чувствовали себя дома.

Последним предпраздничным ужином занимался, непонятно как, и из каких миров, явившийся гость.

И привезенная моим гостем Шаем из арабского, бывшего русского магазина «Книги», баранина, готовится на раскаленных огнем углях. И купленная им водка «Абсолют» стынет в морозильнике.

Сегодня я гость на его ужине. И я гляжу в слезящиеся глаза кавказского шамана, в чьих жилах течет кровь мудрецов Иудеи, и вижу то, как он священнодействует над жертвенным бараном, тем самым бараном, чью плоть вот–вот поглотит огонь наших желудков.