Андрей Матвеев - Полуденные песни тритонов[книга меморуингов]

Он всегда говорит правду и называет вещи своими именами.

И если он говорит мне, что плохо, то я понимаю —

ЭТО ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ПЛОХО,

но когда он говорит, что это хорошо, я знаю — это действительно хорошо.

И мне, как прыщавому подростку, хочется одного: чтобы меня чаще хвалили, потому что это повышает мою же самооценку.

Хотя, как правило, все критические писания и брюзжания в мой адрес мне по барабану, я хорошо знаю, что у критиков свои правила игры, у меня — свои.

А если они злобствуют, то что поделать, наверное, желчи много или — как говорят в народе — кому–то в таком случае не дала жена, или наоборот — муж не постарался: —)).

Между прочим, как–то раз Кузьминский открыл мне, что называется, глаза на одного из таких господ.

Тот только что написал с сотню добрых слов о «Ремонте…», зато месяца за четыре до этого просто «опустил» меня за «Indileto» — роман может нравиться, может не нравиться, но есть грань, которую переходить нельзя, что называется, сохраняйте уважение к иной личности.

Уважения не то, что не было, из каждой строчки, хотя их было всего–то с десяток, лезло патологическое неприятие меня уже за одно то, что я существую, что было мерзко, обидно и странно.

Когда же я узнал, что «читая книгу Кати Ткаченко, не испытываешь раздражения ни от детализированного описания минета, ни от штампованных красот, ни от нагнетания всякого рода ужасов. Потому что ведет тебя ритм, подчиняет точность слов и фраз, завораживают личность и судьба героини. «Литература категории А» — как и было сказано.», то просто охренел и сразу же позвонил БК.

— Боря, — спросил я его, — скажите, почему он меня так не любит и так полюбил Катю?

У Кузьминского прекрасное чувство юмора, равно как и иронии, и сарказма, я уже научился вылавливать эти нотки в его обычно спокойном и где–то бесстрастном голосе, которым он тогда и произнес ответную фразу:

— Он не может именно вам, как мужчине, найти место в русской литературе!

Я не знал, смеяться мне или плакать.

Ну, не может мне этот человек найти место в русской литературе, так зачем злобствовать?

Сам Кузьминский никогда не злобствует.

Он просто говорит, что вот это как–то неинтересно…

Так получилось с текстом, который я начал писать сразу после «Ремонта…», тоже от женского лица, стремясь естественным образом продолжить не развитую в предыдущем романе и наглую для мужчины–прозаика сюжетную линию любви женщины к женщине.

Я писал бодро и быстро, и мне нравилось.

Когда же я послал Кузьминскому первые главы, то он просто не ответил.

Он вообще не очень любит писать письма, а если и пишет, то коротенькие. Иногда письмо может состоять из одних смайликов. Или ссылки. Или пары фраз, но это уже письмо! Так вот, он ничего не ответил, и я позвонил.

— Как–то похоже на предыдущий текст! — сказал мне Кузьминский.

И я понял, что ему не нравится.

Действительно: плохо, если один роман похож на другой, поэтому надо писать что–то совершенно иное.

Но вот что?

Через пару недель случайным образом я придумал «Любовь для начинающих пользователей», написал синопсис, куда впихнул давно уже парящих в моей дурной голове бабочек–мутантов, и послал БК.

— Пишите! — сказал он мне, и я начал писать, и даже посвятил роман ему, хотя при публикации посвящение он попросил снять.

Если будут переиздавать, то обязательно восстановлю, потому что истории про Симбу и Майкла я бы никогда не написал, если бы не он.

А посвящение он попросил снять потому, что был редактором книги. Когда я читаю его правку моих романов, то понимаю, какой я плохой писатель.

Последний, «Летучий Голландец», он так изругал, что я честно принялся переписывать текст. Хотя это мой лучший пока роман.

Но мы не говорим с ним о литературе в «Jamaica Coffee Shop» на улице Портоферисса, в доме № 22. Мы пьем кофе, естественно, что blue mountain, и говорим о чем–то другом.

НО О ЧЕМ?

Я могу запомнить сон, но разговоры, происходящие во сне — никогда.

Ясно одно: о чем–то интересном.

Может, просто о жизни.

О женщинах.

О кино.

Мне очень хочется с ним поговорить.

Наверное, мы когда–нибудь увидимся.

И ОЧЕНЬ БЫ ХОТЕЛОСЬ, ЧТОБЫ ЭТО ПРОИЗОШЛО В БАРСЕЛОНЕ!

— Куда сейчас? — спрашивает Кузьминский, когда мы выходим обратно в палящую каталонскую жару.

— Пойдемте к морю, Боря, — отвечаю ему я, — пойдемте смотреть на корабли!