Андрей Матвеев - Случайные имена

Маменька, не очень–то серьезно относящаяся к очередному Катерининому поклоннику (чего взять с нищего гуманитария), быстренько соорудила приличествующий облику визитера фуршет, а когда услышала, с чем он пришел, так же быстренько вышла из комнаты, чтобы не дожидаться тех громов и молний, которые — по ее мнению — начнет сейчас метать младшая дочь, а когда вернулась, то с удивлением увидела, что она ошиблась, ибо сидели наши голубчики рядышком и правая рука Катерины нежно покоилась в левой руке Александра Сергеевича, то есть правая ее ладонь была в его левой, то есть… В общем, свадьбу — не пышно, но изысканно и скромно — сыграли ближе к весне, и начались тут те десять лет жизни, которые (как раз на момент нашего знакомства) мог А. С. Лепских назвать самыми счастливыми, хотя было и то, что омрачало его спокойное академическое существование с красивой и умной женой под боком: через два года семейной жизни Кэт забеременела (то есть позволила себе забеременеть), но случился выкидыш, и консилиум врачей, созванных вдовой Ивановой — Штампль, постановил — больше подобных зкспериментов не производить, ибо следующая беременность может закончится более печальным исходом. Не могу сказать, кто из супругов переживал больше, но как следствие и возникла та трещинка (так, по–моему, принято писать в подобных случаях), что все дальше и дальше начала разводить супругов по разные стороны семейного бытия, ибо если Александр Сергеевич действительно любил свою жену с той же пылкостью, как и в тот знаменательный декабрьский день, когда явился к ней в костюме и при галстуке и предложил руку и сердце, сопроводив этот торжественный акт вручением несуразного букета белых гвоздик, то Катерина, и тогда–то испытывавшая к нему лишь чувство благодарности (говорю это не в укор), стала все больше времени уделять своей жизни вне дома, ибо благодарность — не любовь, пусть даже муж оказался хорошим человеком и очаровательным любовником, но гнетущая эта реалистическая нотка исчезает сразу же, как возникает, ведь что толку упрекать Катерину в супружеской неверности, несколько лет она сдерживала себя, но потом вдруг что–то взорвалось, вновь вспыхнуло ярким пламенем в ее душе, хотя еще два года она продолжала быть женой Александра Сергеевича, но — как раз за два месяца до того замечательного дня, двадцатого июля уже упомянутого года, когда ровно в одиннадцать утра зазвонил телефон и англо- американский голос потребовал к проводу г-на Лепских — Катерина вновь перебралась жить к маменьке, где мебель к этому времени успели заменить, отчего супружескую кровать она взяла с собой, оставив Алехандро (своеобразная рокировка) лишь диван, естественно, что тот самый, на котором ему впервые довелось отпробовать ее лона; кресла канули невесть куда, а вот диван стоит тут, в одинокой и захламленной комнате, куда как раз в настоящий момент и входит обладатель премии Крюгера, а с ней и десяти тысячи долларов, филолог–медиевист, автор многих трудов в области массовой культуры, исследователь эстетических интерпретаций образа дьявола и их воздействия на харизму читателя, милейший наш Александр Сергеевич Лепских, испытывающий, надо сказать, одно–единственное желание: поскорее дозвониться до дальнего родственника столь преступно покинувшей его жены, до этого т. н. физика Феликса, а там…

Да свалить отсюда, что называется, к этой самой матери!

Немудрено, что уже вечером Феликс сидит на кухне у Александра Сергеевича, пьет с ним (что бы вы думали?) водку и выслушивает тот бред, что излагает ему (торопливо, порою глотая слова и оставляя от них одни окончания) Алехандро.

Но сперва о Феликсе. То, что он был в родстве с Катериной Альфредовной Ивановой, можно вывести хотя бы из полного фио засекреченного естествоиспытателя тире теоретика/практика — звали его Феликсом Ивановичем Штамплем, внешностью же он отличался столь любопытной, что не описать ее — грех. Роста выше среднего, худой, как палка (бамбук, тростник, телеграфный столб, вот только немного подпиленный сверху), блондинистый до заунывности и с таким же до заунывности вытянутым лицом, с бегающими льдисто–серыми глазами, будто лишенными ресниц (на самом деле ресницы были, вот только не сразу бросались — опять же, в глаза), с печально нависающим над верхней губой носом, пришлепнутым на самом кончике, который всегда пылал неестественно красным цветом (и не от того, что Феликс много пил, хотя последнее было ему не чуждо), с юношеской прыщавостью на лбу и щеках, да еще дурно припахивающим (попахивающим, если хотите) ртом — в общем, картинка, далеко не радующая глаз, что, впрочем, никак не отражалось на личной судьбе Феликса Ивановича, ибо в своем деле был он личностью незаурядной (поговаривали, что способен отхватить и Нобелевку), семейная жизнь его складывалась тоже неплохо — был он уже несколько лет как женат, жену звали (предположим) Зиной, от нее даже имелась обожаемая дочь, хотя все это — как понимаете — не имеет к нашей истории никакого отношения, поэтому оставляем и жену, и дочь за пределами абзаца, впустив в него лишь самого Феликса, сидящего сейчас напротив Алехандро, попивающего хозяйскую водочку да время от времени внимательно покачивающего головой, будто говоря при этом: слушаю, милейший мой Александр Сергеевич, очень внимательно слушаю!