Евгения Сафонова: Первая роза

Врач перекрестился.

Она вновь отвернулась, спиной чувствуя его задумчивый взгляд.

— Значит, ты… вы думаете, что ваша жизнь не стоит проживания…

— Да.

— И вы совсем не видите в ней смысла? — ой, дурак… не понял ещё, что ль?

— Нет.

— И вас совсем-совсем ничего не держит? Ничего хорошего?

— Нет этого хорошего.

— Думаете? И вы даже не хотите пробовать поискать?

— Зачем?

Его пальцы тихо постучали по обложке тетради. Потом, не сказав ни слова, он вышел.

Наконец-то можно притвориться спящей, подумала Соня, зубами натягивая одеяло повыше. Хоть до ужина без нравоучений.

Возомнившая себя барахлящими часами дверь вновь разразилась неровным стуком. «Часовщик», однако, войти не спешил, а Соня молчала.

В дверь снова постучали. Соня потянулась было нервно потеребить языком колечко в нижней губе, но вспомнила, что пирсинг тоже сняли.

Дверь не утихала.

— Что надо? — наконец зло крикнула девушка.

Дверь отворилась, и в палату вплыла роза.

Она почти светилась оранжевым светом, будто передразнивая уличные фонари. Наверное, этот свет стёк вниз и сконцентрировался, а сверху присыпался звёздами и подставился под струйку жидкого солнца: в итоге получилась ажурная обёртка вокруг соцветия, рыжая в сияющую крапинку, и золотая ленточка. Стебель заботливо прикрывал шипы глянцевыми лепестками.

Покрасовавшись в дверях, роза наконец поплыла дальше, сопровождаемая рукой в белом халате.

— Добрый вечер, Софья Андреевна, — врач торжественно опустился на прикроватный табурет. — Простите, что не вручаю её вам, но вам нельзя руки напрягать. Я ещё шоколадку принёс — она пусть до утра подождёт, пока мама ваша не придёт.

— А не пойти ли тебе…

Парень, судя по всему, совсем не обиделся на адрес, по которому его послали. Положив шоколадку на тумбочку, он перехватил розу так, чтобы она легла на расправленные ладони.

— Слушай, я тебе серьёзно говорю, будешь клеиться — медсёстрам пожалуюсь, что…

— Это вторая роза, — словно не слыша, задумчиво сказал врач. — Второй раз в жизни, когда я дарю единственную розу. Второй раз, когда я дарю её девушке просто так, а не в качестве подкупа.

— Ага, следом я должна задать вопрос, какой же был первый. Конечно же, дарил своей бывшей. Ностальгия замучила? Пришёл душу изливать?

— Софья Андреевна, давайте договоримся так — я рассказываю вам историю первой розы и оставляю вас в покое. Клянусь, ни ночью, ни завтра, ни послезавтра и слова вне-делового больше не скажу… если сами поговорить не захотите.

— В чём лично я сильно сомневаюсь, — Соня скривилась. — Это хоть не слишком долго?

— Как посмотреть. Не совсем.

— А ты успеешь? Домой бежать не надо?

— У меня сегодня ночное дежурство. Обход я закончил. Ну же, Софья Андреевна… выгодная сделка, правда.

И впрямь послушать, что ль? Может, тогда отстанет?

Соня милостиво кивнула:

— Ладно, давай свою историю. Только не заснуть не обещаю.

— Я и не прошу, — он аккуратно положил розу на тумбочку. Поправил очки и сцепил руки на коленях в замок. — С чего бы начать… Наверное, с того, что тогда мне было пятнадцать, столько же, сколько вам сейчас, и тогда я как раз окончил девятый класс, чтобы не пойти в десятый.

— Почему не пойти?

— Потому что я бросил школу.

Соня даже глаза подняла от удивления:

— Ты не закончил школу?

— Нет.

— Да не ври! По тебе видно, что ты ботаник в десятой степени!

— Зрение я себе испортил уже в институте, если вы об этом.

— Значит, ты бросил школу по каким-то исключительным идейным соображениям!

— Я бросил школу, потому что не хотел учиться. Я не знал, зачем это надо. Никаких особых талантов ни в какой области я не проявлял, тяги ни к чему не испытывал. Так что я пошёл работать в Макдак… Макдональдс, простите. Потому что себе на жизнь я мог заработать только сам.

Нас у родителей было четверо: старшая, Лиза, училась в МГУ на филологическом, младший Гошка тогда пошёл в третий класс, я — уже рассказал, а Маня, которой было десять, лежала в больнице. Она всё время лежала в больнице. Сердце. Чтобы оплатить лечение, отец и мать вкалывали на двух работах, а в свободное время папа ещё и «бомбил». Но вот навещать Машку в итоге было просто некогда — никому, кроме меня. Так что раз-два в неделю я забегал в больницу после работы. Сам не знал, зачем. Из жалости, может? Странный я был человек… Мне было плевать на всех, потому что так жить было легче. Зарабатывать на еду, сигареты и выпивку, не жить, а выживать, навещать сестру и всё… Больше мне ничего не было нужно. Не могу сказать, что мне доставляло удовольствие пить и курить, но так делали все. А что делать мне, я не знал. Я не знал, ради чего живу. Да, я работал, чтобы жить, но ради чего? Я не задумывался. Потому что если задумаешься, чего доброго, не захочется…