Михаил Попов - Колыбель

С мысли сбила Нефертити, явившаяся с подносом.

— Где рыба?

На подносе лежали сдобные перечные корешки, хлебные листья и другие обычные вкусности.

— Где рыба? Притворяетесь, что не едите, кроме райских своих яблочек, а сами сожрали!

Нефертити решительно помотала головой:

— Никак нет, не жрем-с.

— Тогда что, выбросили?!

И на это сердитое предположение был отрицательный ответ.

— Куда делась моя рыбка? Там было еще до черта!

— Она мертвая, — пояснила, правда не очень внятно, подавальщица.

— Сам знаю. пошла вон! Чашу принеси.

Решил откупорить бутылку «Джека Дэниэлса», двенадцатилетний «Чивас» оставим для какого–нибудь торжественного случая. Они будут, обязательно будут.

Выпив из глиняной рюмки колхозного производства сразу грамм восемьдесят, его величество расстался с убудским благодушием. Нет, куда дели рыбу, гады?! Мало того, что он сам ее ловил, сам чистил и жарил…

— Бунша!

Дворецкий не добавил ничего к объяснениям Нефертити.

— Я хочу рыбы, понимаешь?

— Ее нет. Совсем нет.

— Ладно, не хотите признаться, что воруете объедки с царского стола, хрен с вами, это дело обычное, но ханжество — отвратительно! Я не хотел сегодня больше ничего затевать, но придется затеять. Я кое–что вам продемонстрирую. Веди сюда это теля!

Когда дворецкий понял, о чем идет речь, он даже побледнел.

— Веди, веди и не думай, что сможешь отвертеться и куда–то там его спрятать. Не этот теленок, так другой.

Для убедительности его величество взял в руки валявшуюся у топчана палку. Правильно, палка у ложа всегда должна быть. Часто хочется кого–нибудь огреть.

— Не бойся, я тебе за это подкину чего–нибудь. Заводы «Шкода» получишь, только не шкодничай.

Так. Его величество еще хлебнул и трезво рассудил, что резать скотину все же придется, видимо, самому. Да и правильно это: быть правителем — значит чем–то выделяться. Пойдем поищем подходящий камешек.

Спустившись вниз, его величество велел старухе на костровище подбросить топлива в пламя, а маршалам набросать туда плоских камней — сковородками будут.

Долго рылся в куче каменных обломков возле стены гарема. Нет, надо затевать торговлю с колхозниками, иначе сгинем мы тут без единого ножа.

Подыскал все же один. Довел его, расколов тяжелым булыжником вдоль, — ничего, теленок не вепрь.

И вот привели не вепря. И конечно же стало его величеству его жалко. Глазастенький, гладкий, сопит. Не будь в напарниках у него «Джека», передумал бы.

Был уверен, что опять сбежится толпа, как на порку Янгуса, однако ошибся, все наоборот получалось. Людишки попрятались, гаремщицы забились в углы своего первого этажа, Мамаша скулила в тюрьме, Помпадур, Астерикс, Черчилль и де Голль исчезли с площади перед башней, как только узнали, что тут готовится. Не проинформированные заранее свитские просто заползли в заросли и застыли там задом к сцене.

— Бунша, держи его! Да хоть за уши, на бок!

Дворецкий, самый, судя по всему, исполнительный из придворных, взял зверенка за уши и даже послал соответствующую команду своим членам, но выполнить ее не смог. Руки разжались.

— Давай! Заводы «Шкода», да что там, Буншик, весь «Фольксваген» твой.

Не смог, не смог.

Да и царева потная рука хотела обронить заостренный камень, но глубоко в сознании сидела старинная воровская мудрость: достал нож — бей!

В общем, сцена получилась кровавая, тошнотворная (пришлось перебивать отвращение водкой) и малорезультативная. Животное было страшно и криво зарезано, потом неаккуратно и не полностью раскромсано. Совсем не полностью. Что такое свежевание, его величество знал только понаслышке. Хотел оттяпать заднюю ногу, но с таким тесаком… Изорвал себе руку камнем, добыл наконец печень и торжественно, будто именно этого и добивался, потащил на раскаленный камень.

Шмякнул.

Огляделся с победоносным видом.

Подданные тихо выли в зарослях, никто не был непосредственным свидетелем кровавого побоища. Даже Бунша куда–то скрылся, предатель. Даже костровая старуха отвернулась.

— Чего попрятались, бараны?! Сейчас попробуете жареного… Я вас приучу, можете быть спокойненьки.

Подошел к умывальнику, висевшему у входа в гарем, ополоснулся.

— А вы там, клуши, чего в нос зудите? Все сюда! Не хочу я траура, хочу праздника!

Хлебнул немного — уже не для храбрости, а для веселья:

— Я что сказал! Всем строиться! И армия, и гарем!

Смущенные девы стали медленно выбираться наружу.