Михаил Попов: Колыбель

— Папа!

Иван Степанович оглянулся на этот крик, но в глазах его не было и тени узнавания или соображения.

Надо что–то делать!

Иннокентий Михайлович уверенной рукой разливал кофе. распространился характерный аромат. За окном шел дождь, от этого ощущение уюта в маленькой комнате стало особенно ощутимым.

Женя сидела лицом к окну, по стеклу ползли, извиваясь, словно под воздействием внезапных испуганных мыслей, струйки воды. Можно было догадаться: нечто подобное происходит и с нервной системой молодой женщины.

— Я знаю, ты не считаешь его сумасшедшим, поэтому я добился, чтобы его поместили в санаторный корпус. За ним наблюдают, но он не знает, кем его считают врачи.

Иннокентий Михайлович сел в большое уютное кресло к горящему торшеру, поднес чашку к губам:

— Думаю, все образуется. Со временем. Говорю так не потому, что я оптимист на голом месте. Посмотри вокруг, общее впечатление такое, что мир вдруг опамятовался, торговля настоящая проклюнулась, на рынке появились апельсины, представляешь? Это откуда их надо привезти! Почему ты не пьешь кофе?

— Да, спасибо, сейчас.

— Сказать по правде, ты меня знаешь, я человек довольно уравновешенный, но меня немного напрягает то, что моя жена настолько включена в жизнь своего бывшего мужа.

— Что?

— Женя, у тебя доброе сердце…

— А ты предлагаешь наплевать и забыть?

— Нет, я не это предлагаю. Я предлагаю перестать относиться всерьез ко всему, что он скажет. Ты не можешь отказать мне в том, что я много, очень много делаю для него. Ты же знаешь, чего мне стоило в свое время закрыть дело с исчезновением Ивана Степановича. Сейчас, конечно, не прежние времена, но бесследное исчезновение человека могло обернуться…

Женя вздохнула, продолжая рассматривать дождевую живопись на оконном стекле.

— Он сказал, что хотел спасти отца.

— Ну конечно.

— И спас. Иван Степанович не умер, а, наоборот, ожил и теперь молодеет. Правда, перед этим ему пришлось поработать палачом своего сына, Дениса Ивановича.

— Денис говорит, что сам зарезался, чтобы его не кастрировали.

На это Иннокентий Михайлович ничего не сказал. Дело в том, что нежелательный «родственник», сам пару лет назад пребывавший, на врачебный взгляд Иннокентия Михайловича, в состоянии необратимо предсмертном, вдруг вернулся неизвестно откуда помолодевшим и окрепшим. Значит, есть какие–то «те места», и, как минимум, в тех местах, медицина была на очень высоком уровне. Это плохо совмещалось с рассказами о каком–то диком острове, которыми Денис Иванович кормил Женю. Но Женя верила, и с этим приходилось считаться.

— Я бы охотно поверил, но наука…

— Наука? — Женя близоруко оглянулась на мужа.

— Да, наука — география, например, — указывает, что в том месте, где должен быть этот остров, никакого, извини, острова нет и никогда не было.

— Но Денис–то есть, ты его сам видел. Жив–здоров.

Иннокентий Михайлович промолчал. Да, он видел Дениса, он выслушал его россказни и даже не отмахнулся от них, как, возможно, кажется Жене. Он отправил странного путешественника в лучший научно–диагностический центр столицы. Чутье подсказывало ему, что им следует заняться как следует. Пришлось прибегнуть к хитрости, Денис Иванович ни за что не хотел отдаваться в руки докторов. Что–то предчувствовал, надо понимать. Интересно, что?

— Ладно, Женя, пусть не остров…

— А я думаю, что именно остров, пусть и не там, где он говорит.

Иннокентий Михайлович вздохнул:

— Пусть.

Совесть его была не полностью чиста. Он довольно быстро почувствовал, что коллеги, которым он подбросил Дениса, стали что–то не договаривать, рассказывая о ходе «лечения». Попытки надавить на них пресекались, и совсем не в дружеском тоне. Этого он Жене рассказать не мог, и оставалось только самому домысливать, во что превращается «курс реабилитации».

На самом деле Денис был не очень–то и разговорчив. Все его чудеса были предъявлены во время самого первого разговора на этой кухне, когда «островитянин» пребывал в состоянии сильнейшего, практически неконтролируемого возбуждения. Он нес буйную чепуху про свое самоубийство, якобы имевшее место вот только что. Про острейший нож, отобранный, как это ни забавно, у Ивана Степановича, который этим ножом должен был… в общем, натуральный бред.

Переночевав, Денис пришел в себя и прекратил интересничать. Сам ничего не выдавал в виде россказней, а лишь неохотно отвечал на уточняющие вопросы, словно сам посмотрел со стороны здравого смысла на свою версию. Но и не отрекался от нее полностью.