Михаил Попов - Ларочка

— Нет. Вы должны выступать обязательно. Вы мой зам.

— Хорошо.

Агапеева уже разбавляла кофе коньяком. Белугин пил чай.

— Лара, так, где же твой Егорка? Призыв заканчивается.

— Да, Гапа, да, только разгребусь тут с делами. Меня, признаться, сейчас больше старый волнует, чем малый.

И она рассказала историю про дядю Ли. Агапеева очень смеялась. Белугин смотрел в уже потемневшее окно. От горячего дыхания на стекле появлялись кратковременные белесые следы.

Отсмеявшись, Гапа еще раз напомнила, что если мальчик не хочет в армию, то пусть уж проявит чуть рвения. Времена переменчивые, кто знает, где мы будем через полгода.

— Спасибо Гапочка.

— Пора. — Сказал Белугин.

Лариса набрала полученный от Плоскины номер и передала трубку генералу.

— Да, это я. — Сказал он в нее. Потом несколько раз кивнул, запоминая указания. — Буду через полчаса. Да.

Лариса проводила его до первого этажа, перекрестила.

— Я не верующий.

— Бог все равно на нашей стороне.

По пути на десятый этаж к телевизору, заглянула на двадцатый, там как раз начиналось. Что–то противоестественное было в облике этого собрания. Одни женщины. Мужчины присутствовали только в виде обслуживающего персонала — стояли за телекамерами.

Впрочем, в президиуме высилась одна черная фигура — шеф. Он стоял в позе человека складывающего свои полномочия. Мы, видите ли, не справились со сложностями этого мира, теперь давайте вы, товарищи женщины. Речь его соответствовала покаянному облику. Соседки по президиуму кивали с видом скорбного самодовольства. Лариса сплюнула и поехала вниз.

Достала из сейфа две бутылки конька, и тарелки с уже нарезанным сыром и колбасой. Две банки маслин. Подтащила к себе телефон. По внутреннему вызвала «Историю». Прокопенко получил приказ подниматься на десятый этаж, «со всеми, кто там есть». Народу после окончания рабочего дня оказалось на местах немало. И Волчок, и Бабич с каким–то очень толстым парнем, и Милован даже, и Карапет.

Что за событие, интересовались сотрудники. Лариса загадочно отвечала, что скоро все поймете. Милован тут же стал подбивать клинья к Гапе, форма благодарности за отмазанного от армии сына.

Две бутылки кончились мгновенно. Лариса достала кошелек, толстяк согласился сбегать за добавкой.

— Кто это? — Спросила Лариса Бабича, когда он со всей своей шестипудовой грациозностью выпорхнул за дверь. Бабич оскорбленно удивился.

— Ты что, не узнала? Это же брат. — И напомнил о давнишней поездке в подмосковную часть.

— Так это он? Что с ним?

— Его тогда перевели в хлеборезы. А там же не только хлеб. И сахар, и масло. Набрал вес. Ожирение.

— Вот, — сказала Агапеева, — нельзя детей в армию посылать, они там пухнут не от голода.

— Гапа! — Недовольно поморщилась Лариса. Ей этот разговор был неприятен.

— Я знаю, ты любишь военные марши.

— Гапа! — Теперь голос был тише, но сотрудницу минобороны проняло, несмотря на весь коньяк. Она перестала шутить в сторону хозяйки кабинета.

— А у нас в деревне, парень, что не служил и жинку себе бы не нашел. — Сказал Прокопенко. Он знал, что Милована это высказывание заденет не очень, зато понравится Ларисе. Но оно не понравилось. Ей вообще было почему–то противно расползание этой темы. Слишком много ее. И ошалевшие от своего пацифизма военмамы на двадцатом этаже, и жирный крестник, умчавшийся до магазина, и белый билет сына. Как–то все это не увязывалось во что–то единое, здравое. Но дождемся выступления генерала, и будет вам идейный камертон, и весь этот хихикающий хаос сразу притихнет.

Заглянула Саша и сказала, что шеф напоминает Ларисе Николаевне о ее выступлении.

Прибежал хлеборез.

Бабич включил телевизор по приказу хозяйки кабинета.

— Он не хочет, чтобы я выступала. — Сказала Лариса презрительно. Почему ты так думаешь, поинтересовалось сразу несколько гостей.

— Знаю. Несчастный вывернутый человек, все делает назло себе. Я ему давно поперек горла, и именно поэтому он меня никогда не выгонит. Да и побоится. Не знаю почему, но почти все фронтовики оказались такими трусами в мирной жизни. Видимо под пулями проще, чем сказать что–то человеку в глаза.

— Не знаю, не была под пулями. Под офицерами была, а вот под пулями… Спасибо Милок.

Милован как раз повернулся к ней со сложно построенным бутербродом. Обычно благосклонная к фривольностям и флирту, Лариса почти вспылила при виде этого акта невинного ухажерства. Она внутренне одергивала себя — ничего, ничего уже скоро, уже совсем скоро. Все станет на свои места!