Михаил Попов - Ларочка

Бабич–старший уже обирал фольгу с горлышка.

— Но мне то видно, как он бегает по галерее, руками размахивает, то есть, спорит со мной. Глаза в глаза не может, а вот так, заочно, театрально, со всякими словами, это ему только дай. Да еще, видать, воображает себя чуть ли не в белых одеждах, какой он кристальный. «Он хочет остаться порядочным человеком, — говорит сука–невестка, — он не подаст руки людям, к которым я его заманиваю». Заманиваю, представляете?!

Колбасник сдвинул брови, ах, ты, боже мой, какие страсти!

— Ну, объясните, почему, если кто–то хочет остаться порядочным человеком, другой из–за этого должен греметь под фанфары?

В ответ хлопнула шампанская пробка. Причем, так удачно, что облила только кавалера.

Лариса несколько секунд сидела в ступоре, а потом вдруг расхохоталась. Как бы перепрыгнув из одной ситуации в другую. И в знак прощания с прежними заботами крикнула, перед тем, как приложить горлышко бутылки к губам.

— Да он просто, трусливое чмо, а не морская пехота. Так опозорить нашу такую армию.

— А, не захотел в депутаты? — Сообразил наконец–то Бабич–старший.

Лариса отхлебнула, найдя в шампанском новую энергию для возмущения.

— Ну, не могла же я просто так уйти. Рушится целая пирамида, сорок человек подогнаны один к одному по единственной схеме, и все должно пойти к черту, из–за старого неврастеника из морской пехоты. Я сказала, что уйду, только после того, как поговорю с ним. А она, невестка, мне говорит, что если вы поговорите с ним, то убьете его. Мол, вы любите гулять по трупам, так я вам этого не позволю. Это я‑то по трупам? Аристарх умер в объятиях жены, и ничего ничегошеньки у нас не было, спросите хоть у сынка вашего.

— Чего у него спрашивать, у дурака.

— Нет, все–таки, думаю надо что–то предпринимать, но в этот момент из дверей появляется еще и внучка. Ссыкуха, певичка, шестнадцать лет, два аборта. И говорит прямым текстом: а не пошла бы ты вон отсюда кагэбешная профура!

— Профура это что–то церковное? — Вдумчиво поинтересовался Бабич.

На секунду Лариса пресеклась, а потом прыснула. Чувствовалось, что она уже до шампанского приняла коньячку.

— Нет, это не церковное, это кагэбешное.

— Так надо было дать ему по морде.

— Так я обалдела. Вот они, оказывается, кем меня все эти годы числили. Помалкивали. А устами младенца заговорили. Я ее к таким докторам устраивала, и она мне!..

— Поехали! — Скомандовал колбасник шоферу. — Куда? — Наклонился он тут же к даме.

— В славянский бардак.

— Базар, может быть?

— Да теперь уже все равно, и давно. — Лариса расслабленно закрыла глаза, но через секунду вскинулась.

— А если напролом. Бумаги все со мной? Пажитный меня ненавидит, я его не знаю. Минус на икс может ведь дать плюс. Давай, как тебя там, Васятка, разворачивайся, на Старую площадь.

Бабич старший мягко взял ее за руку.

— Не получится.

— А вдруг получится?!

— Шамарин ничего не подписал.

— Что-о?!

Она опять обмякла.

— После всего, что он со мной сделал! — Прошептала она, медленно и обреченно отваливаясь на спинку сиденья.

Колбасник возбужденно раздул ноздри. Посмотрел на бесчувственное лицо Ларисы, вынул сигарету и так уже полувывалившуюся из ее рта, стряхнул пепел в одну из роз, и дал команду.

— В бардак, Васяка.

— Девятое апреля. Английская бит–группа МУД, построенная гением продюссера Чиниа и композитора Чепмена, по типу таких групп как «Смоки», «Свит».

Лариса перевернула лист альбома.

— Двадцать третье августа. Рик Спрингфилд. Является автралийцем по происхождению. Всю сознательную и творческую жизнь провел в Америке, куда приехал в юности сделать операцию на глазах, и где остался…

Еще один лист.

— Двенадцатое октября. Статус Кво. Очень старая английская команда. Заслуженные, умелые мастера прозрачного рок–н–ролла и бодрого, попсового ритм–н–блюза…

Закрыв альбом, Лариса прочла на обложке.

— «Рок–календарь». Что это, папа?

Капитан Конев хмыкнул.

— Это еще что. Пойдем покажу. Только набрось пальтишко.

Выйдя из подъезда, капитан бодро и вместе с тем как–то обреченно зашагал вдоль дома, завернул на угол, между двумя облетевшими липами, распугивая воробьев прыгавших возле заснеженной мусорки, вывел дочь к чугунной ограде городского парка. В ограде была, естественно выломана дыра каким–то былым силачом.

— Пошли, пошли.

Лариса поправила пальто на плечиках аккуратно, с достоинством нырнула в проем, оставив клуб сигаретного дыма снаружи.