Владимир Топилин - Тропа бабьих слез

Мария Яковлевна благоговеет над колыбелью. В семье Погорельцевых – пополнение. В феврале Таня родила еще одного сына. Родители счастливы. Бабушка переполнена к внуку нежностью и лаской. Маркел важно, с показательным недовольством пытается сказать свое мнение: «Что вы, тетушка, над ним цацкаетесь? Пусть лежит на опилках, здоровее будет!» Мария Яковлевна напущенно хмурит брови, машет рукой, – не твое дело! – и в очередной раз поправляет на крохотном Луке горностаевую шапочку, теплое одеяльце из пера куропатки, теплые носочки из собачей шерсти – чтобы не продуло. Лука призывно пищит, просится на руки. Жалостливая бабушка тут же берет его из зыбки, бережно прижимает к груди. Маркел раздраженно машет рукой – Эх, испортите мужика!.. – и обиженно отворачивается к своей работе. Софья и Таня смеются, но под взглядом грозного начальника тут же опускают глаза: нельзя обижать мужчин!

Работа кипит! Маркел накрывает крышу нового дома. Сруб готов, прорублены окна и двери. Теперь главное – до непогоды накрыть крышу. Софья и Таня снизу подают готовые доски. Маркел принимает лес и тут же ловко закрепляет колотые плахи деревянными шкантами. Со всех сторон новые стены облепили дети. У каждого в руках лопатка и молоточки. Не жалея мха, они конопатят стены сруба. Зима в горах долгая, снежная, морозная. Надо, чтобы не осталось хоть одной дырочки, пропускающей драгоценное тепло. Большой получится дом, светлый, просторный, теплый. В нем будут жить Маркел, Таня и четверо детей.

Залаяли собаки. Погорельцевы обратили внимание в сторону, ожидая появления гостей. Маркел живо спустился на землю, взял со стены ружье: зверь или человек? Дети спрятались в дом, женщины встали за спину защитника.

Из кедровой колки выехали три всадника. Не останавливаясь на чистом месте, они быстро пересекли огромную поляну, направляя лошадей к заимке. Маркел повесил ружье на место, узнал родственников-единоверцев. Все успокоились, в ожидании радостной встречи встали в круг. Обгоняя друг друга, дети побежали навстречу гостям.

Быстро сократив последнее расстояние, в окружении Погорельцевых-младших братья Мурзины живо подъехали к заимке, на ходу радостно приветствуя хозяев:

– Бог в помочь! А мы спешим, торопимся сруб собирать! Что без нас начали стены ставить? Был уговор, после Троицы будем!..

– Что такого? Бревна по насту на нартах навозили, а потом топор сам в руки попросился! – с улыбкой ответил Маркел, обнимая братьев. – Но вы не думайте, что просто так приехали: работы много! Стекло привезли?

– А мы не отвиливаем! Такой компанией можно еще один дом рядом поставить! Стекла везем, на три рамы хватит! – довольно осматривая детвору, ответил Михаил и попросил поддержки: – Так говорю, бурундуки?

– Так! – дружно ответили дети, радуясь общению с взрослыми.

С пасеки подошел Фома Лукич. Более степенно, чем молодые, поручкался с Михаилом, Федором и пятнадцатилетним Василием, уделяя последнему особое внимание:

– Ишь, вымахал! Как на опаре! – и шутливо подмигнул старшим братьям. – Девку-то, присмотрел, поди, али как?!

Васька покраснел как свекла, отвернулся, занялся конем:

– Нужны они мне больно…

– Что, жениться не будешь? – продолжал разыгрывать шутку Фома Лукич.

– Нет, – отрицательно закрутил головой Васька. – Дуры они все. К вам приеду жить, избу рядом срублю: пустите?

Все дружно засмеялись, Софья и Таня наигранно переглянулись, поддержали главу семьи:

– А вот без жены тебя не пустим! Зачем ты нам такой нужен, одинокий?!

Васька замолчал, обиженно надул губы, сделал вид, что не услышал слов. Все опять засмеялись.

После шутливых перемолвок мужики присели тут же, на чурки, рассказать и услышать новости. Женщины стали собирать на стол, угощать гостей с дороги.

Первым делом Михаил поведал деревенские новости. Фома Лукич долго объяснял, как семья пережила зиму. Наконец-то выговорившись, все хотели идти на обед, однако Михаил опять задержал внимание:

– К вам ехали… на старой заимке, у озера… Иван Добрынин повесился.

Погорельцевы затаили дыхание, сначала не расслышали, но потом стали креститься: «Господи!.. Царствие Небесное!..» Однако никто из старообрядцев не верил, что Иван сам может наложить на себя руки. Однако наложил.

Софья незаметно посмотрела на Татьяну, та опустила глаза. Может, все было бы иначе, если бы в ту ночь она не подложила нож Гришки Соболева в котомку Гришки Мальцева.

И все же тогда Софья не укоряла Татьяну в поступке. Когда Таня призналась ей через месяц, куда девался нож, она лишь сухо перекрестилась: «Память не есть мщение». Таня не сделала ничего плохого, просто напомнила убийцам о грехах. Кто знает, что в ту минуту было в сознании Татьяны. Тяжело прийти к мысли и сделать признание самостоятельно. Может, подложить нож в котомку Гришке Мальцеву Таню обязали силы свыше?..