Адам Бодор - Зона Синистра

— Ты про автобус что-нибудь знаешь? — поинтересовался он тихо. — Чего он не приходит?

— Потому что ушел уже, — ответил дорожный смотритель.

— Ага… А следующий?

— Следующий завтра к вечеру будет.

Чужак вошел в дом, слегка оттеснив при этом Андрея, обошел вокруг стола, что стоял в середине, потом сам закрыл дверь и повернул ключ в замке. Портфель, который он, сняв с палки, уронил возле топчана на пол, стукнул грузно, словно набитый камнями.

— Тогда я у тебя заночую, — сообщил он и расстегнул куртку.

Запах его, как масло по водной поверхности, в одно мгновение растекся по дому. Чужак сел к столу; жесткая, с потрескавшейся кожей куртка его зашуршала, затрещала, словно была из жести. Когда она распахнулась на животе, стало видно, что штаны держатся не на ремне, а на куске толстой проволоки, и место пряжки занимает проволочная петля, в которую вставлен острый камень. Он вытащил из внутреннего кармана бутылку.

— Хочешь? — откупоривая ее, бросил он исподлобья взгляд на хозяина.

— Может, потом попробую, — отказался Андрей, пододвигая ему кружку.

Но чужак стал пить прямо из горлышка, пуская в бутылку пузырьки воздуха изо рта. После первых глотков он скинул куртку, а каску положил на стол. Потные, жидкие волосы его прилипали к серой, поблескивающей коже черепа.

— Ложись, отдохни пока, — сказал Андрей. — Здесь тебе долго нельзя оставаться. Вечерами я не один, женщину одну жду.

— А я сказал, здесь останусь.

Андрей растопил печь, набив в нее опилок, шишек, твердых, как железо, корней можжевельника. Принес с веранды сырых поленьев: пускай пока сушатся. Пришелец пересел со стула на край топчана, подальше от печки.

— Из-за меня ты, ей-богу, не старайся уж очень-то. Отец у меня со льдом работал, мы с ним ходили в Колинду, в пещеры, лед заготавливать. Хошь верь, хошь не верь, отец обернет ледяной брус соломой — и на своей спине тащит на рынок, богатым продавать. Семья у нас холода не боится.

— Что-то я раньше не слышал про ледяные пещеры на Колинде.

— Теперь, пожалуй, больше и не услышишь. Говорят, бродяги там всякие укрывались, вот и замуровали их. Все как одну залили цементом.

Он вытянул ноги, засучил до локтей рукава зеленого, цвета травы, свитера, потом рукава рубашки. Руки у него были серые, безволосые, опутанные синими жилами. Шея — тонкая, жилистая, подбородок — тупой, глаза — маслянистые, как ягоды бузины.

— А бумаги у тебя в порядке? — спросил дорожный смотритель.

— Мои-то?

— Ты что, не знаешь, что это пограничная зона? Кроме того, тут поблизости держат правительственных медведей.

— Бумаги! О, они-то в порядке. В таком порядке, что больше порядка и не бывает. Ха, бумаги!.. В общем, насчет бумаг ты раз и навсегда будь спокоен.

— Ладно, тогда отдыхай. Если ночью, где-нибудь в середине, отправишься, то к утру доберешься в Добрин, к утреннему поезду. — Я и сам так думал.

Дорожный смотритель снял с оконной щеколды бинокль и, глядя в него, обвел глазами мокнущие в талых водах поляны. Вечерело; из леса уже сползали на луг сумерки. Обычно в этот час выходила из дома Эльвира Спиридон.

— Можно я тоже посмотрю?

— Валяй, смотри. Только ты в него ничего интересного не увидишь.

— А я и не хочу ничего увидеть. Только то, что ты.

— Ладно, бери. И скажи… если, конечно, это не какой-нибудь особый секрет: ты в какие края путь держишь?

Чужак осмотрел в бинокль окружающие поляны, потом прошелся по горным хребтам, наконец поднял окуляры на мерцающее перламутровым блеском облако, что стояло над гребнем, напоенное светом невидимой пока луны.

— В какие края? Утром в Синистре мне надо быть, на базаре. Там кое-что намечается.

— Вообще-то я тебя не видал еще в этих местах.

— Вообще-то? Правильно, вообще-то ты меня не видал. Я вообще-то… уж прости, что твое слово повторяю — не местный. Лед пилить мы с отцом только до Колинды осмеливались добираться. Раньше, слыхал, может, там проходила граница. А этих мест я не знаю. Хотел спрямить путь, да с дороги сбился. Вот и упустил тот чертов автобус.

Смеркалось; Эльвира Спиридон уже, наверное, вышла из дома. Хотя бинокль все еще был в руках у чужака, Андрей знал, где она сейчас находится: там, вспугнутые, взлетали птицы. Когда шаги ее зачавкали по грязи совсем близко, Андрей вышел из домика ей навстречу.

— У меня чужой, — сказал он.

— С черной сумкой, верно?

— Верно.

Эльвира Спиридон повернулась и отправилась обратно, к дому, где, собственно говоря, жила. Андрей лишь смотрел с вожделением, как складки широкой юбки колышутся из стороны в сторону на круглом ее заду. Он провожал ее взглядом, пока она не исчезла в распадке, утыканном елями. На горы ложился вечер, облака, все как один, покинули небосвод, на перевал вползал ночной холод, схваченная морозцем грязь зашуршала, захрустела между камнями.