Адам Бодор: Зона Синистра

За две недели до своей смерти полковник Боркан, отправляясь на инспекционный обход лесного хозяйства, вдруг позвал с собой и меня. И попросил, чтобы я глядел в оба, все вокруг подмечал, а особо присматривался к рябиннику: не появилась ли в округе перелетная птица свиристель? Была середина осени, кустарник вдоль дороги звенел чужими птичьими голосами.

Ежедневный обход обычно происходил так: полковник, который по должности был еще и инспектором лесных угодий, с утра наведывался в медвежью резервацию, спрашивал о состоянии дел, а на обратном пути поднимался на одну из ближайших гор и, составляя в уме отчет, неторопливо брел в дурманящей тишине, нарушаемой лишь далеким шумом бегущей по дну долины реки. Однако на сей раз все было по-другому: проложенными в чащобе узкими тропками, ориентируясь по оставленным горными стрелками геодезическим знакам, он прямиком направился к своему тайному наблюдательному пункту. Ходили слухи, что свиристели уже появились, а значит, близится и страшная лихорадка, которая каждую зиму посещает эти лесные края; лихорадку эту в зоне Синистра зовут, неведомо почему, тунгусским насморком. На голой вершине, куда привел меня полковник Боркан, у него было устроено что-то вроде каменного гнезда, выстланного внутри мягким мхом. Подойдя, он уронил в траву свой кожаный, на дождь со снегом рассчитанный зонтик, какие положены горным стрелкам, развязал тесемки плащ-палатки и удобно расположился на моховой подстилке. Снял он и форменную фуражку, бросив на нее, чтобы не унесло ветром, испещренный лишайником камень, и потом несколько часов кряду, почти не шевелясь — только ветер трепал седые волосы на его голове да уши подрагивали от холода — смотрел в бинокль в сторону восточного горизонта.

Вершина, торчавшая из середины темного ельника, была частью хребта Поп-Иван. С нее открывались бескрайние дали на той стороне границы: там, в синей дымке, набегали друг на друга гряды холмов, укутанные лесами. За самыми дальними холмами, наверное, где-то на украинской равнине, поднимался в небо густой черный дым, и горизонт на востоке — словно оттуда уже надвигалась ночь — застилал плотный лиловый полог. По мере того, как солнце поднималось к зениту, далекие краски тускнели; а когда долины вокруг залило опаловым послеобеденным светом, инспектор убрал бинокль и надел фуражку: инспекция была окончена.

Я так и не узнал, что он высматривал так долго в бинокль: может, порхающих свиристелей или другие признаки переползающего с куста на куст, приближающегося тунгусского насморка? Как не узнал, почему он в тот день взял к украинской границе не кого-нибудь, а меня, чужого в этих местах человека, простого заготовителя лесных плодов.

По дороге домой, когда мы спустились в долину, он спросил, не заметил ли я свиристелей. Вроде бы да, не то двух, не то трех, ответил я; ладно, сказал он, тогда пора заказывать вакцину и начинать прививки.

Мы были уже недалеко от казармы, когда полковник, опять уронив в траву зонтик — кстати сказать, он из горных стрелков был единственным, кто зимой и летом, в любую погоду ходил по лесам с зонтиком под мышкой, — снова вытащил из футляра бинокль. За рекой, по пожухшему осеннему травостою, куда-то шел человек, которого в здешних местах прозвали — красный Петух. Легкой походкой, с надменно вздернутой головой он шагал вдоль лесной опушки; на фоне темной хвои пылали под солнцем его ярко-рыжие волосы и борода. Полковник Боркан следил за ним в бинокль до тех пор, пока Красный Петух не исчез в золотой березовой роще. И потом тихо, доверительным тоном спросил:

— Скажите-ка мне, Андрей… Случайно вам тут не оставляли на днях кое-что? — И, встретив мой непонимающий взгляд, добавил. — Ну, пустяковину одну, для меня. Скажем, живую рыбешку?..

Вопрос был странный, и уж совсем странным выглядело огорчение полковника, когда я ответил: нет, никакой пустяковины никто у меня для него не оставлял. Но я бы наверняка забыл этот случай — если бы вскоре после того ко мне в заготпункт не заглянул человек, прозванный Красным Петухом. В руке он держал запотевший изнутри полиэтиленовый пакет, на дне которого, в лужице воды, билась, блестя чешуей, какая-то рыбешка, и пакет этот вместе с рыбой я должен был передать полковнику. Но полковника Боркана тогда уже не было в живых.

Народ в зоне Синистра жил смуглый или совсем цыганистый, блондины встречались редко, а рыжих и вовсе не было. Исключением считалась Бебе Тесковина, дочка буфетчика: ее волосы цвета спелой рябины издалека бросались в глаза, а потому ее знал каждый. Так что, если в окрестностях появлялся кто-то рыжий, всем было ясно: это — чужой; красить волосы в этих краях было не в моде.