Адам Бодор: Зона Синистра

Войдя в пустое, гулкое помещение, Никифор Тесковина двинулся прямо к лестнице и на втором этаже остановился перед распахнутой, слегка осевшей дверью. Раньше тут, скорее всего, находилась кладовка или чулан для хранения инструментов; сейчас в одном из углов темнела груда свежесрезанного елового лапника. Это была моя постель.

— Вот тут, — сказал Никифор Тесковина, — ты можешь пока пожить. Никто у тебя не будет ничего спрашивать.

— Откуда ты узнал, что я должен приехать?

— С той минуты, как ты ступил на территорию зоны, полковник Боркан знает о каждом твоем шаге. В эти края тянет людей вроде тебя. Кто однажды двинулся вверх по Синистре, не остановится до самого Добрина.

— Ты меня успокоил. Тогда полковнику, конечно, известно, что я всего лишь простой странник.

— Само собой. А скажи, простой странник, чем ты желал бы заняться? На вид человек ты разносторонний.

— Я лес люблю, деревья, кусты. В грибах разбираюсь, в других лесных плодах, приходилось работать экспертом на рынках. Могу, если надо, на лесопилку пойти, к окорщикам. Или, если будет такая необходимость, капканы ставить.

— Для начала неплохо. Я поговорю с полковником. Только вот что: пока он не придет потолковать с тобой лично, ты, пожалуйста, оставайся на месте. Понимай это так, что дальше двери выходить нельзя.

— А куда мне, с твоего позволения, нужду справлять?

— Лучше всего — прямо в окошко.

И Никифор Тесковина, на прощанье коснувшись ладонью лба, ушел восвояси. Облокотившись о трухлявый подоконник, я смотрел ему вслед, но вечерние сумерки поглотили его, прежде чем он добрался до крайних плетней на околице. Из-за спины у меня, громко хлопая крыльями, вылетела сова.

День шел за днем; Никифор Тесковина не показывался. По утрам на ручке входной двери я находил мешочек, в котором были бутылка с водой, пять-шесть холодных картофелин, лук, горсть сушеных слив, несколько лесных орехов. Эти дни, с вареной картошкой и сушеной сливой, скоро слились для меня воедино, как туманы, проплывавшие над долиной. Я перестал различать дни недели; понедельник, среда, суббота — разницы между ними не было никакой. Движение времени выдавало лишь изменение формы снежных пятен на склонах гор.

Однажды утром рядом с покачивающейся на двери сумой я увидел сидящего на пороге Никифора Тесковину.

— Рад, что у тебя сон такой крепкий, — сказал он. — Хоть бывать мне здесь приходилось часто, я тебя не будил, думал, пусть человек отдыхает. Но все же мы с полковником Пую Борканом о тебе говорили.

— Да ну? Неужто он успевает еще и обо мне думать?

— Ого-го! Он в Добрине лесной инспектор или не он? Скоро он сам придет: хочет тебя видеть. Дело выглядит так, что, кажется, разрешат тебе здесь остаться.

— Если ты в самом деле мне это устроил, то не сомневайся: как только смогу, отблагодарю. Уж так хочется мне добиться чего-нибудь в жизни. И что-то мне подсказывает, что судьба моя именно здесь определится окончательно.

— Очень даже может быть. Полковнику Боркану по душе, как ты о своей жизни думаешь. Он считает: если насчет лесных плодов ты всерьез, то дело вполне могло бы пойти. Заготавливать грибы, ягоды можно было бы здесь, на мельнице, в бочках и чанах.

— Ну да. И я так считаю.

— А ты бы спал себе возле них, сколько влезет. Дух, который от забродивших фруктов идет, здорово усыпляет.

— Тогда позволь, я у тебя сразу спрошу, как тут обстоят дела, скажем, с ежевикой? Потому что я в основном имел в виду ягоды: чернику, ежевику.

— Хм… я и сам не очень-то знаю. Честно сказать, все от медведей зависит: чего им захочется? Это ведь им жрать, что ты заготовишь. Их в резервации, знаешь, голов сто, сто пятьдесят. Потому полковнику Боркану и понравилась твоя идея.

После этого я дни напролет торчал у окна, глядя на горные кручи, то тяжелые, угрюмые, то капризно-изменчивые, в ожидании полковника Боркана. Но луг, что пролег между Добрин-Сити и руслом реки, еще не одну неделю пересекали лишь кочующие стаи ворон да тени облаков. С запада время от времени налетали весенние ливни, и если туче случалось заблудиться в утесах Добринского хребта, она долго бродила там, среди ледяных бастионов. Иногда на вершины со всех сторон опускались легкие облака, растекаясь по контурам, как покрывало по монументу; когда, спустя несколько дней, они поднимались и улетали, Добрин вновь показывался во всей своей ослепительной, искрящейся белизне, не обращая внимания на весну, что бушевала в долинах… Иной раз Никифор Тесковина приходил со своей сумой лишь к вечеру, и мы с ним сидели на согретом солнцем пороге, вдыхая ползущий от старицы аромат цветущего волчьего лыка.