Адам Бодор - Зона Синистра

Собирание лесных плодов в те трудные времена считалось верным куском хлеба: ведь заодно с казенной заплечной корзиной можно было между делом наполнить и собственную суму. И вообще, ежевика, черника, грибы- лисички — все это вещи, способные доставить немало радости. Во избежание недоразумений должен сказать: поставляли мы эти лесные деликатесы не на какой-то крупный консервный завод, а всего лишь в ближнюю резервацию, где в развалинах старой часовни и в заброшенных, обвалившихся шахтах разводили медведей. Из случайно оброненных слов, ну и с помощью хитроумных, якобы невинных расспросов я выяснил: Бела Бундашьян живет в доме метеоролога Гезы Хутиры, где-то совсем высоко, над границей леса, почти в зоне вечных снегов. Никаких особых обязанностей у него там нет; лишь иногда, из чистой любезности, он ходит считывать показания приборов, установленных там и сям между скалами, да смотреть, в каком направлении повернуты флюгера. В деревню он не спускается; так что мне оставалось ждать лишь удобного случая, чтобы каким-то образом встретиться с ним.

И то уж полковник Боркан, прежний инспектор лесных угодий, словно учуяв мои намерения, все тянул, не подписывал пропуск, с которым я мог бы ходить по грибы и ягоды в резервацию. Но Пую Боркану неожиданно пришел каюк: в один прекрасный день он не вернулся из лесу, с одного из своих ежедневных обходов. Какое-то время его еще ждали: мало ли какие непредвиденные дела могут случиться у таких людей. Но когда над Добрин-Сити, словно громадная летучая мышь, пролетел гонимый ветром одинокий черный зонтик — такой зонтик в свои походы всегда брал с собой только он, командир горных стрелков, — все поняли, что полковника Пую Боркана больше нет.

Командовать добринскими горными стрелками вместо него прислали женщину, Изольду Мавродин, или попросту Коку. Была она тощенькая, тихая и прозрачная, как стрекоза. Когда я ей был зачем-нибудь нужен, она писала пару слов на оторванных от бумажного мешка клочках; руку ее я легко узнавал: буквы «N» и «S» она всегда писала наоборот. Вот и в этот раз вдоль тропы, ведущей к казармам, на сухих будылях и на голых сучках трепетали лоскутки коричневой бумаги, исписанные углем. «Андрей, вас ждут по очень важному делу».

В тот день Кока Мавродин позвала к себе в контору и других людей: приемная была до отказа набита пахнущими смолой лесорубами и лесниками. Так случилось, что, пока я ждал своей очереди, мне встретился Вили Дунка, добринский цирюльник. Словно не узнавая никого из тех, кто толпился вокруг, раскрасневшийся и надменный от гнева, он торопливо шел к выходу. Я догнал его; как-никак, мы не раз сиживали с ним за бутылкой.

Он однако даже мне не обрадовался, сказал, что спешит: с первым поездом он должен покинуть деревню и зону Синистра. Утром его вызвали в контору лесного инспектора с вещами, велели взять смену белья и то, к чему он особенно привязан, так что отсюда он направляется прямо на станцию. Парикмахерская в Добрин-Сити ликвидируется, закрывается и корчма, и вообще все места, где люди в ожидании очереди разговаривают между собой. Чтобы доказать, что он все это не придумал, Вили Дунка вынул из кармана железнодорожный билет, который давал право бесплатно добраться до нового места, где ему было назначено жить.

— А что скажет на это Аранка Вестин? — поинтересовался я.

— Ничего. Ее это не касается; она и дальше будет офицерские шинели латать. Разумеется, она остается.

Особа, о которой шла речь, была швеей и работала на казарму. До сего дня она была сожительницей Вили Дунки.

— Я к тому спросил… в общем, как сам понимаешь, — продолжал я, — тебя много-много лет не будет. Может, ты вообще сюда не вернешься.

— Хм… похоже, так оно и есть. Я не удивлюсь.

— Словом… не знаю, догадывался ли ты, но у меня к Аранке Вестин всегда сердце лежало. Так что теперь, когда ты уезжаешь, я все сделаю, чтобы твое место занять.

— Да, мне тоже что-то такое в голову приходило. Что ж, постараюсь просто о вас с ней не думать.

— Я тебе потому все это говорю, что считаю себя человеком прямым. И не хочу, чтобы дело выглядело так, будто я хитрю и за спиной у тебя действую. Ни к чему мне, чтобы ты под конец обо мне плохо думал.

— Считай, что я уже все забыл. Барахлишко мое в основном у нее остается, так что спокойно пользуйся, если хочешь. Тенниска, шлепанцы, нижнее белье — все там, а размеры у нас с тобой вроде сходятся. Я с собой беру только ножницы, лезвия, пару кисточек, крем — в общем, парикмахерский инструмент. Все остальное — твое.