Евгений Гропянов - В Камчатку

Как-то старик заболел, его мучило удушье, бил заливистый кашель, боль в груди почти не утихала, и все чаще мерзли до невозможности ноги, и он ничем их не мог согреть. И тогда старик с ужасом думал, что так может умереть, и он старался гнать от себя видения смерти, утверждая мысль, что он будет жить если и не вечно, то очень и очень долго и непременно переживет всех.

Однажды он не смог подняться и тогда протяжно, еле сдерживая сгон, просипел:

— Ег-о-о-рий!

К нему подполз Егорий, Егорка, новый сиделец. С Егоркой старик разговаривал о вольной жизни, и Егорка слушал его внимательно. Старику это правилось, как всем старикам правится, когда их внимательно слушают молодые, ибо старики говорят о жизни, которую более никому не удастся прожить.

— Привиделось нехорошее, Егорий… Пособи сести… Видно, ангел господен проверяет, на месте ли сын божии Игнатий, не умыкнулся ли куда от взора господнего… Здесь я, куда подашься. — Старик криво усмехнулся, и стоявшая в его глазах изморозь растаяла: не мог смотреть старик на Егорку холодно, ведь молодости так порой не хватает тепла, как не хватает его, еще чаще, старикам.

Егорка наскреб с пола соломы, запихал за спину старика: стена склизкая и отдает могильным холодом. Старик сидел в подвале несколько лет и все ждал какие-то бумаги, очень важные, из дальних сторон, чуть ли не из Сибири. Теми бумагами будто определено, что он отнюдь не вор и грабитель, за которого его считают в белокаменной, и в убийствах, которые ему клепают, участия не принимал и той вины за собой не признает. Бумаг как нет, так и нет, и не докладывают старику, когда они будут, да и будут ли вообще, одному богу известно. А пока сиди, старик, и жди своего часу, авось и повезет, сибирская канцелярия проснется и отправит твои важные бумаги, которые тебя оправдают перед государевыми служителями.

Егорка попал в каменные объятия по глупости своей, по душевной открытости, что ли, похвальбе молодецкой. Пограбливал он подвыпивших мужиков, на чужих женок засматривался, да если б только засматривался, а не сманивал с божьего праведного жизненного пути; лихой Егорка и видный, что и говорить. На алтын сделает, на рубль приукрасит, ведь жизнь веселья требует. А царевы люди неприметны, в толпе их не различишь, только тогда и выявляются, когда крикнут слово и дело государево, а ты с ним последнюю полушку просадил в кабаке. На таком человеке и сгорел Егорка. А человек-то — тьфу! — плюгавенький, не речистый, расспросистый, этим и подкупил Егорку. Отбивался Егорка как мог; плюгавенького саданул под низ живота, тот как закрутится-завертится волчком — и упал, сердешный, вопя, авось и сдох… Да нет, хуже было бы Егорке, выжил, видать, плюгавенький, они ведь, плюгавенькие, живучи.

Егорка сел рядом со стариком.

— Плохо? — спросил он сочувственно. — Иль совсем решил дуба дать, да передумал? А могёт, грехи в рай не пускают… в ад-то и самому не очень-то захочется?

— Знавал я одного нехристя, нареченного Егорием, — сказал старик с укором.

— Не меня ль? — улыбнулся Егорка.

— Ты ж тогда, Егорий, сраму своего не стыдился и без штанов стрелял по улицам… Тот Егорий сейчас поди-ка и богу душу отдал. Да… — Старик замолк, искоса посматривая на Егорку, как тот принял его слова. Егорку же подмывало спросить, кем же был тот нехристь Егорий, но сдержался, решив, что старик и так расскажет ему все. Старик, заметив заинтересованность Егория, решил помедлить с продолжением рассказа, но долго ведь нельзя заставлять спекаться человека от нетерпения, поэтому, засмеявшись, продолжил: — Строптивости имел на десятерых, а жену боялся… Сигал от нее, как пес от палки… Полегчало как будто…

Старик, кряхтя, пристроился у стенки поудобнее, закинул голову, и в полумраке Егорка разглядел, что старик красив: голова большая, волосы, всклоченные и грязные, вились и были густыми, нос с горбинкой, властный рот, подбородок выдавался вперед.

— Жаль, Егорий, бумаг только нет из Якутска… На клячах, видать, везут… Жаль… В них моя правда перед государыней-царицей: злого умыслу против государевых людей не держал, не убийствовал…

— Сидишь же, — беззлобно возразил Егорка.

— Бог все видит, — наставительно сказал старик.

— На бога надейся…

— Никшни! — перебил его, забеспокоившись, старик. — От веры отойдешь — все, сгинул… Метание души начнется, мысли разбредутся, себя потеряешь… Эх, Егорий… — старик вздохнул. — Егорий ты, Егорий, голова бедовая… Ты дале Москвы-то был?